Бабушка В и все, все, все…
Шрифт:
Дурной привычкой быть хорошим
Закручен в кокон, сверху бант
И громко хлопает в ладоши
Случайно-встречный дилетант.
Под свист неугомонной вьюги
На спину ступит новый год.
Молчат приятели, подруги
И лишь душа меня зовет.
***
Поговорим?
Конечно же слова,
довольно никудышняя замена,
желанию коснуться непременно.
И
Поговори,
со мною.
Я сольюсь
с улыбкой растворяющейся боли,
смиренно безнадежный алкоголик,
дорвавшись, обалдевши,
так напьюсь!..
Пожалуйста, со мной поговори,
как с другом достопамятно знакомым,
дорогой под ногами, отчим домом,
знамением подкравшейся зари.
Пожалуйся бесчувственному мне
на глупость и умчавшую удачу.
Я, смутное, в слова переиначу,
согрею на безжалостном огне.
Обманами нас стравливает жизнь.
Доверие – опасное лекарство.
Безмерно лжи разнузданное царство,
но всё-таки поверь и расскажи.
Надежные как сейф сухие пни,
хранящие загубленные годы.
Страстями исцарапанной колоды
доверие
прими и отдохни.
Не сдвинуться мне. Пробовал бежать,
запрятаться, сойти и раствориться.
Бессмысленно!!! Вы можете садиться,
сударыня. Судьбы не избежать.
Затравленные страстью, помолчим.
Затраханные жизнью, посмеёмся
над тем, чего боимся, и сорвемся
в отчаянно целебные ключи.
Пожалуйста,
со мной
поговори…
Юбилей.
Мужчина, «отдохнувший» на работе,
попутно схлопотавший где-то в морду,
пришел домой, ну вы меня поймёте,
в такие сроки, что уже не гордый.
Готовясь к злым речам про «изувера,
которому лишь бабы да поддача»,
на всякий случай взгляд из-за торшера
бросал как можно праведней, иначе
светили ледниковые денечки
голодные и шумные к тому же.
Подруга не дошла ещё до точки
и даже собрала зачем-то ужин.
Бутылка, совершенно не по делу,
торчала среди закуси с горячим.
А дура вся лохматая сидела
и кажется вот-вот, да и заплачет.
Сомнениями мучаясь и страхом,
(Зачем всё это? Где искать подставу?),
подумав: «Да гори оно всё прахом!»,
решил, что заработал всё по праву.
Разлили, закусили. Понемногу
расслабились, как будто так и надо.
Добавили. «Что корчишь недотрогу?»
Облапил. А она уже и рада.
Прикончили. Ещё чего-то съели.
Ухмылки расплываются по лицам.
В обниму добирались до постели,
Чтоб, шмякнувшись, друг в друга погрузиться.
Пружины то стучали, то визжали,
Стонали, задыхались будто дети.
Он сразу захрапел, как горло сжали.
Она уснула только на рассвете.
Странно.
Вихря черное трико
Крутит трюки над рекой,
Вертит вереск и камыш.
Кыш!
Не пугай речную гладь.
Сядь.
А далече, там за речкой,
Крутит речи человечек,
Осуждает у мужчин
Сплин.
И никак не пробудиться.
Спится.
А над крышей ветер дышит,
Серый клён едва колышет,
Сор забвения метёт.
Ждёт.
Вдруг над пыльной мостовой
Вой!
Тишина ушла за стены.
Закоулки сокровенны.
Вопли тают у стены.
Сны
Привередливы, туманны.
Странно.
Растение.
Мычит иссохшими губами.
Вокруг – кокетливый газон.
Озноб не студит. Жалит пламя.
Зубов морзяночный музон
звенит в висках.
Душа
живая
забилась в тело словно гвоздь.
Как будто нет соблазна рая
и жизни этой не стряслось?
Да шла бы к лешему!
Покоя
поди давно уж заждалась.
Лежит растение. Живое.
Пока ещё не просто грязь.
Иуда. Евангелие от Владимира. Явления и толкователи.
Уже свершилось. Как же больно!
И липнет страх к душе. Откуда
для жизни силы взять? Довольно!
Петля спасет тебя, Иуда.
За что достались смрад проклятий
да слава самых бестолковых
ему – умевшему страдать и
быть верным истине и слову?
Двенадцать праведных сомнений
вокруг беспомощно метались,
а он – вершитель откровений,
помог привить живую завязь.
И что теперь? Ему дорога
во тьму невежественной склоки?
Иного не было у Бога.
Иными не были истоки.
Великой жертвой искупленья
рождён порыв, века творящий.
А жрец, замкнувший эти звенья,
был раб, слуга. Был настоящий.
Его судьба, как страшный жребий
слова скрутить в клубок событий.
А глас ничтожеств и отребий
Забыть и…
***