Бабушка
Шрифт:
Когда же раз в год в саду появлялись цыгане, на бабушку нападал страх. Поспешно выносила она им поесть и заявляла:
– Не грех бы кому проводить этот народец до первого перекрестка!...
Самым любимым гостем у детей, да и у всей семьи, был пан Бейер, лесник с Крконошских гор. Каждую весну спускался он в долину следить за сплавом леса по Упе. Пан Бейер высокого роста и до того худ — прямо кожа да кости; с его смуглого, продолговатого лица с длинным горбатым носом смотрят большие голубые глаза, волосы у него каштановые: пан Бейер любит поглаживать свои длинные усы.
Вот как выглядел пан Бейер! Дети полюбили его с первого взгляда. Бабушка говаривала, что дети и собаки сразу чувствуют, кто их любит. И бабушка не ошибалась. Пан Бейер обожал детей. Любимцем его был Ян, отчаянный озорник, которого все звали бесенком; пан Бейер уверял, что из него выйдет толк; если мальчику когда-нибудь понравится ремесло лесника, он охотно возьмет его на выучку. Ризенбургский лесник, приходивший на Старую Белильню, как только появлялся там его собрат с гор, добавлял:
– Что там зря толковать! Пусть только пожелает, и я возьму парня к себе. Мой Франтик, захочет он того или нет, будет лесником — и баста.
– Не дело, брат, здесь у него дом под носом; молодому человеку полезно испытать все трудности нашего ремесла. А внизу у вас — благодать! ... Вы и не знаете, что такое разбушевавшаяся стихия ..
И тут пан Бейер принимался рассказывать об опасностях, подстерегающих лесника в горах, о зимних бурях и метелях, о крутых спусках и пропастях, об огромных сугробах и туманах. Перечислял он, сколько раз подвергал свою жизнь опасности, когда нога скользила на обледенелой тропинке: сколько раз сбивался с пути и по два-три дня плутал голодный в лесу, не ведая, как выбраться ...
– Зато не знаете вы, жители долины, как хорошо в горах летом! — добавлял пан Бейер. — Не успеет стаять снег, как зазеленеют лощины, мгновенно зацветут цветы, леса наполнятся ароматом и огласятся пением птиц. Все свершится в один миг, будто по волшебству. Какое наслаждение бродить в это время по лесу, стоять на тяге. Раза два в неделю взбираюсь я на Снежку; как увижу восход солнца, как взгляну на мир божий, раскинувшийся у ног моих, и думается мне — ни за что бы не ушел с гор: тут забываешь обо всех тяготах, перенесенных за зиму ...
Пан Бейер приносил детям горные кристаллы, рассказывал о скалах и пещерах, где отыскал их. Приносил мох душистый, словно фиалки, любил вспоминать о чудесном саде Рыбрцоуля, куда будто бы попал однажды, блуждая в страшный вихрь и снежный буран по горам.
Мальчики не отходили от лесника целый день, бродили с ним повсюду, смотрели, как сплавляют лес, катались на плотах. Когда же наутро пан Бейер прощался с Прошковыми, ребятишки заливались слезами и отправлялись вместе с бабушкой провожать гостя. Терезка всякий раз давала ему на дорогу столько провизии, что он едва мог дотащить.
—Ну, даст бог, на будущий год свидимся, будьте здоровы! — так говорил пан Бейер и начинал отмеривать своими длинными ногами огромные шаги. Долго потом дети рассказывали друг другу о разных чудесах и ужасах на Крконошских горах, вспоминали пана Бейера и не могли дождаться, когда снова придет весна.
4
С нетерпением ждали дети воскресенья, не говоря уже о больших праздниках. По воскресеньям бабушка рано их не будила. Сама она вставала чуть свет и уходила в местечко к ранней обедне — так уж старушка привыкла. Мать, да и отец, когда бывал дома, ходили к поздней службе; в хорошую погоду их провожали дети. Завидя вдалеке старушку, ребятишки с радостным криком бросались ей навстречу, точно целый год не видали. В праздники бабушка вся преображалась, лицо ее становилось еще более ласковым, одета она была наряднее: в новых черных туфлях, в белом чепце с большим накрахмаленным бантом; издали казалось, что на затылке у нее сидит белокрылая голубка. Дети с восторгом говорили: «По воскресеньям наша бабушка ужасно красивая!»
Обычно, подбежав к бабушке, каждый выражал желание что-нибудь понести. Один получал четки, другой шаль; Барунка, как самая старшая, тащила сумку. Из-за сумки как раз и разгорались споры: мальчики были чрезмерно любопытны, им не терпелось в нее заглянуть, а Барунка не позволяла. Дело доходило до того, что Барунке приходилось просить бабушку выбранить хорошенько мальчишек. Но бабушка, вместо того чтобы браниться, протягивала руку к сумке и оделяла детей яблоками или еще чем-нибудь вкусным; мигом водворялся полный мир. Каждое воскресенье Терезка напоминала матери:
– Прошу вас, матушка, не носите им больше ничего! И каждое воскресенье та неизменно отвечала:
– Ну как это можно ничего не принести из костела? Ведь и мы были детьми!... И все оставалось по-прежнему.
Вместе с бабушкой возвращалась из костела «пани мама» — мельничиха, а иногда еще какая-нибудь кумушка из Жернова — так называлась ближняя деревенька, лежавшая на холме у мельницы. Пани мама щеголяла в длинной юбке, кофточке и связанном из серебристых ниток чепце. Это была маленькая пухленькая женщина с живыми черными глазами, коротким приплюснутым носиком и двойным подбородком; на губах ее всегда играла приветливая улыбка. По воскресеньям она носила на шее мелкий жемчуг, в будни — гранаты. На руке у пани мамы висела тростниковая корзиночка с крышкой, в ней лежал купленный в лавке пучок разных кореньев, необходимых в хозяйстве.
За женщинами шел пан отец с каким-нибудь приятелем. Если было жарко, мельник нес свой светло-серый кафтан на палке через плечо. По воскресеньям он надевал начищенные до блеска сапоги; кисточки на голенищах очень нравились мальчикам. В эти сапоги пан отец заправлял свои узкие штаны. На голове его возвышалась черная барашковая шапка, с одной стороны которой свисали синие ленточки. Приятель был одет почти так же, с той лишь разницей, что его длинный кафтан с фалдами и огромными оловянными пуговицами был зеленого, а не светло-серого цвета: этот цвет пан отец считал самым подходящим для своей профессии.
Спешившие к поздней обедне люди поздравляли их с праздником и в ответ слышали пожелания всех благ. Иногда приходилось останавливаться, и начинались расспросы: кто как поживает, что нового в Жернове, как идут дела на мельнице. Зимой редко можно было встретить жерновского поселянина, направляющегося в городской костел: дорожка вилась по крутому склону холма, и пробираться по ней было небезопасно. В летнюю же пору спуститься с косогора ничего не стоило, особенно для молодежи. В праздничные дни до самого полудня на лугу по тропинке один за другим двигались пешеходы. Вот тихо бредет старушка в кацавейке и платке, возле нее, опираясь на палку, ковыляет муж; что ему много лет — сразу видно: в волосы воткнут гребень, как принято у стариков . . . Идут женщины в белых крылатых чепцах, их обгоняют, торопясь первыми перейти длинный мостик, перекинутый через речку, мужчины в лихо заломленных барашковых и выдровых шапках. С легкостью козочек сбегают сверху вниз девушки; за ними спешат быстрые, как олени, парни. Среди листвы мелькает воздушный белый рукав, зацепилась за куст вьющаяся по плечу красная лента, показалась пестро расшитая рубаха парня, и вот, наконец, веселый хоровод выбежал на зеленую лужайку.