Бабы строем не воюют
Шрифт:
– Мы! Женщины! Мы мужей укрощаем! Сеть на них незримую накидываем. Мы зачастую лучше их знаем: чего им хочется, что им надо и от чего им радость или беда будет. И мы же их зверей обуздывать должны… Некому, кроме нас!
Настена на некоторое время умолкла, словно устыдившись своей горячности, но Арина не перебивала ее, понимая, что сказано еще далеко не все.
– Для этого зверя, в каждом муже сидящего, надо знать и понимать. Вот ты трех мужей из наших уже знаешь: Андрея твоего… твоего-твоего, будь уверена; Михайлу, ну и Алексея. У Андрея зверь обиженный, израненный, озлобленный, однако же на грани безумия удержался. Каким чудом, не знаю, но удержался. А вот у Алексея зверь через безумие прошел, но вернулся… кровью людской упился и вернулся – сильный, битый, опытный.
Дальше Арина слушала уж и вовсе затаив дыхание. Настена сумела заставить ее взглянуть на мир совсем другими глазами. Взглянуть и задуматься. Но не согласиться! Хоть еще и не знала, как ответить лекарке, а протест в душе поднимался. Звери? В Андрее, Михайле, Алексее? Нет! Много чего она у них в глазах и душах увидела, хоть и поняла далеко не все, но не зверей, в этом она уверена была!
– Я не знаю, что может случиться, – продолжала тем временем лекарка. – Ратное ли ополчится на Михайлов городок, Михайлов ли городок из повиновения Ратному выйдет, язычники против христиан поднимутся или христиане против погорынских язычников, отдельные мужи друг на друга кидаться станут или один род на другой, одно колено на другое… Наше дело простое – чтобы ничего не случилось вообще.
– Да уж… простое… – Аринка зябко плечами повела.
– Пока для тебя простое: Андреева зверя вылечить, утешить, подчинить и обуздать! Болезнь его тяжела, но лечится любовью. Не только твоей к нему, но и его к тебе. Его любовью даже лучше. С Алексеевым зверем справиться тяжелее, но Анюта сможет. Там надо Рудного воеводу снова в обычного мужа превращать. Она сама любого воеводу за пояс заткнет… на женской стезе, само собой. А вот Михайлов зверь не лечится, потому что не болен. Упаси Макошь врагом его иметь, другом же – удача великая.
– Так ты Юльку из-за этого с Михайлой свела?! – вместо ответа выпалила Аринка, даже не подумав, стоит ли такое говорить.
Настена опешила от неожиданности и замолкла на миг.
– Юльку? – вскинула она брови и неожиданно горько рассмеялась. – Думаешь, это я нарочно? Судьба сама распорядилась; видно, так мы повязаны с Лисовинами… – добавила непонятно.
Арина заметила, что ее слова задели лекарку: наверное, сама того не желая, коснулась чего-то потаенного.
– Думаешь, поженятся? – осторожно спросила Арина.
– Даже и в мыслях не держу! – решительно отрезала та. – Не позволят им этого… да и не сменяет Юлька ведовство на замужество. Сама себя с мясом из любви вырвет, а не сменяет. Так пусть хоть немного порадуется, – лекарка на миг замялась, будто что-то иное у нее с языка чуть не сорвалось, – а потом… Макошь всеблагая решит.
– С мясом из любви… – Арина оторопела. Она почему-то разное передумала, но вот о том, что Юлька сама от любви откажется…
«Боярич-то как тогда? Даже если он на другой женится по расчету, но лекарку свою отпускать не захочет, а она уйдет… Такое редкий муж примет и стерпит. Неужто Настене Андреева судьба не пример? Андрея удержали, а кто Михайлу удержит?»
Арина даже представить себе не могла, если у них с Андреем заладится, чтоб самой порвать… Как же можно любовь предать? И не выдержала:
– Да как ты можешь-то?! Дочь родную… Любовь рушить ради какого-то… какой-то… И за что Михайлу морочить? Надежду ему подать, а потом в самую душу ударить, как Андрея? Но та девка его не любила, а Юлька-то твоя любит? Скопидомство все ваше Макошино! – Аринка презрительно повела плечом. – Не понимает она: себя отдать и подчиниться мужу – не унизиться, а с ним воссоединиться и через то возвыситься! Ты вот бабку мою вспоминала… Не столько про Ладу она мне рассказывала – про любовь истинную, какую она дает! Не борется ее любовь с мужами за первенство, не укрощает их – кому они потом надобны будут, укрощенные-то? Истинная любовь не требует – отдает. Всю себя. И этим приумножается! А Макошь хочет все забрать, ничего не отдавая! Не понимает, что, как только она над мужами властвовать начнет, – всему конец. И мужей достойных не останется, и ей самой плохо придется! Она же своих мужей, ею сделанных, сама и прогнала. А теперь, значит, хочет и наших в рабов обратить?! И кого нам тогда любить? Кому свою любовь дарить? Ведь только истинному мужу Ладина любовь ценна, а рабам… им и Макошина без надобности. В семье муж голова, а вот сердце и душа – женщина. Сердце и душа, а не шея, как Макошь учит! Шея… вот и получают по шее, дуры! Мужи в том не разбираются, им-то кажется, что, если они в доме хозяева, а бабы-дуры их слушают, – все правильно! Макошь в доме хозяйка хорошая, хваткая, шустрая, мужу покорная. С ней-то проще, чем с Ладой! Только она не крылья дает, а путами на ногах становится…
Слышала я в обозе, как мужи ржали, поговорку дурацкую про жен поминали. Глаза в пол, язык в ж…пе! – передразнила Аринка, Настена только удивленно хмыкнула. А Аринке все равно уже было – глаза горели, остановиться не могла. – С Ладой так не получится! Она всю себя отдаст, душу вылечит и от беды прикроет, но и мужи без нее потом уже не смогут!
Настена слушала, не перебивая, даже кивала иногда, не то соглашаясь, не то утверждаясь в своих мыслях, но Арина и не заметила, на каких именно ее словах глаза лекарки захлестнуло болью. Молодая женщина сбилась и умолкла, испуганно воззрившись на собеседницу. И увидела уже не тоску и застарелую муку, а острое железо Корнеева меча.
– Любовь, говоришь? Лада? А ты семерых детей из двенадцати на кладбище уносила? С голоду пухла, последний кусок детям отдавая? А ты хозяйство на себе в одиночку тащила? Муж тебя лупцевал чем под руку попадет? Разлучница твоего единственного под венец уводила? А с постылым ты жила? Выла ты на пепелище?..
Настена хватанула ртом воздух, словно вынырнула из воды, помолчала и продолжила уже спокойнее:
– Хотя… пепелище отчего дома ты видела, родных на твоих глазах тати убили, и мужа так и не дождалась. С того, видать, и решила, что все уже про жизнь знаешь. Молодая… не в укор тебе. Но знаешь и понимаешь ты не все, уж поверь. Скопидомство Макошино? Да, собираем… не себе, а удачливым отдаем. Лада дает, дарит. Очень много дарит! Любовь горит жарко, но недолго, а жизнь… она длинная. Любовь силы дарит под такую поклажу, что без нее и не поднимешь, но угасла любовь или притухла со временем, а поклажа-то осталась. И давит, и давит. А Макошь берет все! И часть тяжести от поклажи тоже! Если любовь не угасла, если зрелый муж и на десятом, и на двадцатом году смотрит на жену так, будто краше ее на свете нет, – это уже не от Лады, эта удача – дар Макоши. Лада любовь дает, Макошь ее хранит. Вот проживешь ты с Андреем лет десять…
– Это еще вилами по воде… – Аринка отвела глаза.
– Проживешь-проживешь, я знаю. Родишь ему пятерых-шестерых – непременно родишь! – отвечая на быстрый Аринин взгляд, уверенно кивнула Настена. – Не знаю, почему у вас с мужем детей не было, но не в тебе дело, и не сомневайся даже… Так вот, двое-трое выживут, а подарит Макошь удачу, так и трое-четверо. Я на то сил не пожалею, но и я не все могу. Тогда и принесешь мне подношение для Макоши, а я его у тебя не приму.
– Почему не примешь? Из-за Лады…
– Нет, с тебя другая плата будет, но перво-наперво Андрюху спаси. От самого себя и от прошлого. Он же сейчас не в тебе сомневается – в себе! Не дослушала ты меня, – укорила Настена, – а ведь так или иначе, мужи без нас, баб, никак не могут… Отроки в крепости еще щенки. С ними пока что Анна справляется, но ведь вырастут же! Каждому женщина своя нужна будет, а над женщинами теми – Добродея… или Хозяйкой Женского мира зови, если тебе так сподручней. А кто? У Анны стезя боярская, не каждая баба и не с каждым делом к боярыне пойдет. Юлька… Уйдет она, тоже стезя такая. Остаешься ты, Арина Игнатовна.