Багатур
Шрифт:
— Взялись! — рявкнул Сухов.
Десятки стрел пропели, втыкаясь новгородцам в руки и ноги. Вои спотыкались и падали, летели кувырком по грязному снегу, роняли оружие, сталкивались друг с другом. Лишь один, самый быстрый, самый вёрткий, добрался-таки до Юрка, робкого, тишайшего мужичка, и всадил в того меч.
— Юрко! — взвыл Олфоромей, бросаясь на выручку с копьём наперевес.
Напор его был так страшен, что наконечник прободал вёрткому и панцирь, и рёбра. Новгородцы застыли в растерянности, а вот новики-копейщики не дрогнули, мигом окружили «озорников», щекоча тех наконечниками на уровне живота и удерживая на дистанции.
— Юрко! — простонал Лысун и вдруг оборотил к ополченцам лицо, искажённое яростью. — Вы пошто другана моего зашибли?! — заорал он. — Всех перережу! Всем кровь пущу!
— Успокойся, Олфоромей, — твёрдо сказал Олег. — Ты уже взял плату за смерть Юрка, не пачкай душу зазря.
Лысун увял.
— Скидываем оружие и брони! — приказал Сухов новгородцам. — Складываем в одну кучку, а что награбили — в другую. Живо!
Под пение натянутых тетив вои быстро поскидывали дедовские кожаные панцири с бронзовыми накладками, шлемы, мечи, ножи, секиры — всё это звякало и лязгало, а рядышком ложилась груда чужого добра, едва не ставшего добычей. Ткани и меха шелестели и шуршали.
Новгородцы без броней, без оружия, без славы стояли, перетаптываясь и сжимая могучие кулаки. Они поглядывали из-под нахмуренных бровей, мрачно и тяжело, но уже не полагались на удачу — лучник метнёт стрелу быстрей, им за новиками не поспеть…
— Вон отсюда, — холодно приказал Олег.
— Куда? — просипел гугнивый.
— Да хоть к чёрту.
— Брони наши…
— Были ваши, стали наши.
— Отдай… — засопел новгородец.
— А ты отними, — усмехнулся Сухов.
— Дорогие оне…
— Ещё раз вякнешь, отправишься на Гору босиком!
Гугнивый посопел только перебитым носом, сгорбился, да и побрёл в сторону Верхнего города. За ним двинулись остальные.
Новики расступились, опасливо посматривая на воев, но уже прорезались на их напряженных лицах победительные улыбки. Они-таки одолели заносчивых ополченцев! Заставили их поступить по-своему! То-то будет разговоров, когда они вернутся в родные деревни!
Проводив взглядом удалявшихся воев, Олег повернулся к своим сотням и пальцем указал:
— Копейщики Олфоромея и вы, стрелки… Кто там над вами?
— Станята! — раздался одинокий голос.
— …И стрелки Станяты. Разбирайте брони и оружие, оно ваше. И за просто так никому не отдавайте, разве что за выкуп хороший.
Новики, не веря своему счастью, загомонили, накинулись на кучу амуниции и холодного оружия, быстро и толково поделили — тебе, Станята, эта бронь не по мерке, широк больно. Матерущий, беда! Бери вон ту, глянь, как переливаетсе! Тебе, Олекса, меч и ножны, тебе, Радько, сабля половецкая!
А уж купец едва не плакал от счастья, сапоги Олеговы целовать кинулся.
— Угомонись, — улыбнулся Сухов, — и послушай моего совета — переберись в другое место, со всем скарбом — от греха подальше.
— Так и сделаю! — с жаром уверил его купец.
А новики отправились дальше. У Пирогощи они разняли дерущихся вояк — сцепились новоторжане с переяславцами. Как выяснилось — не поделили серебряные подсвечники, спёртые в Успенской церкви.
— Вот она, феодальная раздробленность, — молвил Пончик назидательно. — У себя дома небось и свечку не стырят, а тут как будто язычники прописаны, тут можно — чужие же все!
— Ты прав как никогда, — согласился Олег и крикнул Олфоромею: — Пусть разуются!
— Да куды ж нам без сапог? — возмутился кто-то из новоторжан. — Снег же!
— А это тебе епитимья [49] такая! Не будешь храмы осквернять. А ну, дуйте отсюда!
Ойкая, кряхтя, матерясь, разутые вояки понеслись к Горе, смешно ковыляя и вздёргивая босые ноги.
Олег объехал всю вечевую площадь, где обычно шёл торг, проверил садики и закоулки за Туровой и Михайловской божницами и уже хотел было вернуться к своим, когда мимо проскакал «чёрный клобук» на сером коне. На мгновение из-под капюшона выглянуло плоское лицо. Эге… Никак старый знакомый!
49
Епитимья — наказание.
— Стоять! — крикнул Сухов, но плосколицый не послушался, свернул в неприметные воротца, за которыми расставлял кривые ветки вишнёвый садочек.
Олег проскакал в объезд — пусто. И тут с соседней улицы выехали двое «чёрных клобуков» — один на чагравом коне, опоясанный по-воински, с саблей в красных сафьяновых ножнах, а другой… Другой, оседлавший неприметного серого мерина, ехал, сгорбившись, перепоясанный простою верёвкою. Похоже, это не «чёрный клобук» вовсе, а особа духовного звания — из-под чёрного плаща с пелериной и капюшоном выглядывала белая туника. Надо полагать, монах-доминиканец. [50]
50
В 1228 году доминиканцы во главе с братом Яцеком (Гиацинтом) основали в Киеве монастырь своего ордена, дабы содействовать «воссоединению православных князей и епископов с Римом».
Всадники на чагравом и сером свернули и разъехались. Неплохо придумано — мелькнуло у Олега. За двумя монахами погонишься, ни одного не поймаешь.
И Сухов последовал за ехавшим на чагравом. Всадник не оборачивался, пока не завёл Олега на старое пожарище, где переминались кони троих «чёрных клобуков». Засада? Если это ловушка, то он легко — и очень глупо — угодил в неё.
Тут всадник на чагравом обернулся, и Сухов узнал плосколицего.
— Ой-е! Какие люди! — сказал «монгольский шпион» насмешливо. — Не пойму, урус ты или урум? [51]
51
Урус или орос — русский; урум — ромей, грек (монг.).
— Я и тот и другой, — ответил Олег. — А ты-то кто, «копчёный»? [52]
— Дзе-дзе, какой отчаянный, — поцокал языком плосколицый.
Трое «чёрных клобуков» — то ли друзья «копчёного», то ли подчинённые, — схватились за сабли.
— Дозволь убить его, Бэрхэ-сэчен! — воскликнул степняк с длинной бородкой, заплетённой в косичку.
— Не сейчас, Савенч, — остудил его пыл Бэрхэ-сэчен и добавил что-то на непонятном, но звучном языке. «Чёрные клобуки» расхохотались и повернули коней.
52
«Копчёный» — обидное прозвище для степняка.