Багдадский вор
Шрифт:
– Он не пойдет… – Из кухни показалась запыхавшаяся Джамиля с небольшим свёртком в руках. – Ему дурно, наш герой жалуется на боли в животе от застарелой раны. Говорит, что ему надо полежать часик-другой…
– Через часик мы уже не сможем его разбудить, нас съедят эти грязные дети гиен!
– Не трави душу, Ходжа! – возмутился Оболенский, откидывая чадру на затылок. – С нами дама, а ты впадаешь в истерику. Вношу в меру разумное контрпредложение – раз уж так всё вышло, давайте отдадим им принца. Пусть его кушают!
– Стыдись, Лёва-джан…
– А что? И волки сыты,
– Тогда я пошла его будить, – тут же откликнулась Джамиля.
Оболенский вздохнул и сдал на попятный:
– Обожди, солнышко, не надо… Это у меня сегодня такие плоскостно-чернушные шуточки получаются, обычно я куда добрее и обаятельней.
– О Лёвушка… как ты меня назвал? – мгновенно разомлела девушка, выделив для себя главное и с чисто женской непринуждённостью отметая всё остальное.
– Солнышко! – певуче подтвердил Лев, крылато обнимая её за талию, но домулло бесцеремонно прервал их томную идиллию:
– Я готов трижды преклонить колени и целовать землю, по которой ступают ноги влюбленных, но там, в соседней комнате, сидят восемь пустынных гулей, и если мы не придумаем, что подать им на стол, – ваши нежные чувства пребудут с вами и на небесах!
– Ладно, всё! Не поминайте лихом – щас я им сам все маковки с минаретов понаотвинчиваю!
– Что ж, Аллах тебе в помощь… – задумчиво прикинул Ходжа. – Одного же ты как-то убил, опыт есть… В любом случае ты достаточно крупный, чтобы гули не попросили добавки.
– Нет, не надо! – взмолилась Джамиля, накрепко прижавшись к плечу Оболенского. – Я никогда себе не прощу, если ты погибнешь из-за меня. Может быть, нам удастся их усыпить? Я нашла в вещах мужа вот это…
Она развернула тряпочку, извлекла плотный шёлковый мешочек и, развязав узел, ткнула под нос Насреддину. В мешочке оказался желтовато-белый порошок, копнув его пальцем и принюхавшись, Ходжа упоённо сплюнул:
– Опиум!
– Чего? – поразился Лев. – Джамиля, девочка моя, а ты знаешь, сколько дают за хранение такого количества наркоты?!
– Настоящий афганский опиум! – продолжал приплясывать домулло. – Джамиля-джан, ты просто умница! Неси сюда скорее жаровню с горящими углями, – не пройдёт и минуты, как эти пожиратели падали начнут видеть сладкие опиумные сны! А ты надевай чадру, о недоверчивый неуч…
– Я не неуч! – даже обиделся гроза Багдада, но по примеру товарища вновь опустил на лицо чёрную сетку. – У меня, между прочим, законченное высшее, я такую практику при ФСБ проходил – тебе и не снилось! Что, как и почём бывает за покупку, хранение и распространение наркотических веществ, мне очень хорошо известно. Дедуля подвёл юную супругу под монастырь, а ты тут малайские пляски устраиваешь…
– Друг мой, – весело откликнулся Насреддин, – умерь свой праведный пыл и заткнись, ради аллаха! Иногда ты бываешь таким нудным, что я спрашиваю себя: чем этот вечно недовольный ворчун так зацепил моё сердце? Но, быть может, ты просто не знаешь всех свойств опиума? Ты сам его пробовал хоть когда-нибудь?
– Ну да! Естественно! Ещё бы! Вот вчера буквально покуривал…
– Плохо врёшь, раньше лучше получалось…
Подоспевшая вдовушка сунула в руки Ходжи большое медное блюдо с двумя ручками по бокам. На середине оранжевой горкой горел древесный уголь. Сунув мешочек с порошком себе под мышку, домулло пнул дверь ногой, ловко нырнув внутрь. Сквозь щель меж дверью и косяком доносилось удовлетворённое бормотание гулей, слова Насреддина глушились скрежетом их зубов.
– Да, да!… Сию же минуту, как будет угодно моим повелителям! – Насреддин выперся из страшной комнаты задом, низко кланяясь и глуповато хихикая. Потом, прислонясь спиной к стене, он повернулся, тяжело дыша: – Всё успел.
– Что успел? – Оболенский заботливо поддержал друга, стянул с него мокрую чадру, зашвырнув её в угол. – Я говорю – что успел? Объясни толком.
– Всё. Остальное в руках Аллаха.
– Ты прекратишь издеваться?!
– Ты же сам всё на свете знаешь, – язвительно ответил домулло. – У тебя и образование выше высшего, и слова учёные про грузовики, и девушки тебя вон какие любят…
– Три – два в твою пользу, – вынужденно согласился Лев. – Давай колись, раскрывай карты.
– Лёвушка, он всего лишь высыпал опиум на угли! – охотно пояснила Джамиля. – Сейчас сонный аромат убаюкает гулей, а когда они уснут под властью чар «белой смерти», мы разбудим принца и он обезглавит всех.
– Хм, неужели? Вообще-то действительно чем-то таким сладковатым уже потянуло…
– Плотней закройте дверь! – спохватился Насреддин. – Это всё происки шайтана! Если мы хотя бы пару минут будем вдыхать дым опиума, то уснём вместе с ними. Я хорошо знаю, что эта вещь делает с людьми…
– А… как же тогда туда войдет наш будённовец с саблей? – уточнил Лев, но Ходжа легко ответил на несложный вопрос:
– Мы прикроем ему нос и рот мокрым шёлком. Сначала он зальёт водой угли, а потом отрубит головы всем восьмерым убийцам.
– Дельно… – признал Лев. – А долго ждать?
– Теперь уже нет – прислушайтесь…
Из-за закрытой двери не доносилось ни одного звука. Бормотание гулей стихло, выкриков, чавканья и всех сопутствующих застолью шумовых эффектов слышно не было. Заговорщики многозначительно перемигнулись, покивали и направили отдельную делегацию – будить армянского героя. Время буквально жаждало подвига!
Глава 46
Если совести мало – экономь её!
– Я туда нэ пойду! Кылянус папой!
– А я клянусь мамой, что пойдёшь! Мать твою так через эдак в три прихлопа, с подсвистыванием и метрономом! Кто договор подписывал, коммерсант бакинский?!
– Кито, я? Нычего нэ знаю… Нэ толкай мынэ в спыну – я кынязь!
– Ах ты… хвост собачий! Джамиля, отойди, я при дамах от души выражаться себе не позволяю, а хочется… Так вот, ты, аппендицит в черкеске! А ну, смотри сюда – это чья подпись? Это кто подрядился нашинковать соломкой шестерых пустынных гулей? Это кому должны быть уплачены: трон, дворец и невольницы (сто штук, по каталогу!)?!