Шрифт:
Багорт.
Том первый
От автора
Здравствуйте, дорогие читатели! Перед вами первый том романа «Багорт». Это мое дебютное произведение, и я благодарна Вам за то, что вы обратили на него внимание.
Так же я хочу выразит благодарность тем людям, которые поддерживали меня в моем начинании – моему мужу Роману и подругам: Марианне, Наталье и Соне. Цените друзей и родных, с их помощью невозможное становиться возможным).
Если моя работа показалась интересной, то приглашаю Вас в группу «почиталки». Я
Приятного чтения).
Пролог
Когда на утомленный весенней моросью Петербург спускались влажные сумерки, Петр Кузьмич уже предвкушал томный вечер наедине со шкаликом, еще накануне припрятанным в грязный, остекленевший сугроб. Но мечтаниям его не суждено было сегодня сбыться.
Все началось, когда его взору открылась престранная картина: на вверенной ему территории, а именно на территории детского дома № 14, что на Съезжинской улице, прямо посреди газона, из звенящего капелями весеннего воздуха – то есть откуда ни возьмись, образовался странный тип. Одет он был в столь чудной костюм, что Петер Кузьмич решил, будто тот сбежал прямиком с театральных подмостков.
Завидев колоритную фигуру Петра Кузьмича, наглый тип направился прямиком к нему. Лучезарно улыбаясь, он принялся лепетать что-то на непонятном языке, протягивая огромную корзину, из которой во все стороны торчали белые кружавчики.
Растерявшийся Петр Кузьмич, зачем-то принял корзину и уже собирался объяснить чудаковатому гражданину, что ни бельмеса не понял, как тот радостно замахал ему рукой, отступая к тому месту, откуда возник, и также бесцеремонно исчез, как и появился.
Совершенно ошалевший Петр Кузьмич, решил, что все-таки права была повариха Тома – пить надо бросать. Но навязчивая галлюцинация никак не рассеивалась, тяжелая корзина, набитая тряпками, по-прежнему была у него в руках.
Петр Кузьмич приподнял белоснежные тряпицы и чуть не выронил корзину из рук. На него взирали две пары чистых, незамутненных жизненным опытом глаз – зеленых и серых. Мальчику на вид было чуть больше года, а зеленоглазая девочка оказалась новорожденной крошкой. К очаровательным младенцам прилагались две карточки со странными каракулями и конвертик, в котором приятно позвякивали блестящие тяжелые кругляшки.
– Да, нарисовались – не сотрешь, – философски заметил Петр Кузьмич, и вместе со своей ношей направился прямиком в убогонькое здание интерната, предварительно сунув в карман конвертик.
Глава 1
Чудной иностранец.
Дея всем своим юным сердцем тянулась к миру прекрасного и, по иронии судьбы, не доступного ее карману, а именно, к живописи. Она частенько крутилась на Невском у картин, выставленных на продажу. Продавцы, безошибочно распознавая в девушке несостоятельного
Эти нечастые променады, наполненные терпкими запахами масла и даммарного лака, шелестом бумаги и скрипом сангины, удивительным образом расцвечивали ее уныло-серые будни. Наблюдая за работой уличных художников, она словно окуналась в сказку, где возможным казалось абсолютно все. На хрустящей крафтовой бумаге оживали удивительные образы. Люди, что позировали мастеру, зачастую были скучны и невзрачны, но то, что выходило из-под руки рисовальщика, несло в себе и жизнь, и красоту, было притягательным, энигматическим, волнующим воображение.
Сегодняшний весенний день, был именно таким днем – наполненным звуками суетливого Невского и волшебными, оживающими на бумаге персонажами.
Старательно изображая, что дожидается автобуса, который вот-вот должен подъехать к остановке, Дея следила за тем, как художник рисует курносую конопатую девчонку, а вокруг этого творческого разгула скачет ее мамаша, восхищенно заламывая руки. Дея любовалась, как виртуозно мастер воспроизводил образ девочки. Он скользил угольным карандашом по бумаге, но рисовал не глазки, носик или канапушки, а распознавал и выводил на свет, из невзрачной оболочки распускающийся с натужным скрипом бутон истинной ее красоты.
Дея стояла чуть вдалеке от всей этой мистерии и представляла, как, должно быть, скрипит и крошиться уголь под умелой рукой мастера, когда вдруг ее настойчиво похлопали по плечу. Обернувшись, она встретилась лицом к лицу с улыбающимся во весь рот мужчиной, диковатой наружности. Одет он был в старомодную тройку, голову покрывал котелок, а в руке вертелась трость, но при этом чудак был бос. Дея вопросительно посмотрела на незнакомца, решив, что это иностранец, у которого на Петропавловке стащили туфли. Он же, оправдывая ее догадку, залепетал на неизвестном языке, тыча тросточкой в художника, за которым она наблюдала. Девушка упрекнула себя за то, что не уделяла должного внимания языкам, и теперь вынуждена конфузиться перед иностранцем, потому, что все, что она могла в этой ситуации предпринять, – это просто мило улыбаться.
Иностранца это, судя по всему, вполне устроило, он неожиданно выудил из кармана два помятых билетика и, всучив их Деи, поспешил слиться с толпой. Девушка поискала взглядом сбежавшего господина, ей хотелось его поблагодарить, но он очень быстро скрылся из виду.
Она посмотрела на билеты. Там красовалась надпись – «Музей-квартира Исаака Израилевича Бродского». Зажав в кулачке драгоценный клочок бумаги, она торопливо набрала сообщение своему другу Яну и пошла, дожидаться его на площадь искусств.
Дея уже в сотый раз пересчитывала складки на одеждах бронзового Пушкина, когда высокий вихрастый парень с вздернутым подбородком и бойкими серыми глазами подкрался к ней сзади.
– Угадай кто? – зашептал он девушке в ухо, прикрывая ее глаза ладонью.
– Добрыня Никитич, не иначе, – отозвалась Дея.
– Лестно конечно, но нет, не он.
– Ну ладно, Ян, кроме шуток, мне сегодня один иностранец всучил билеты в этот музей, – она указала на массивную деревянную дверь, скрывающую немыслимые сокровища, готовые предстать их взору.