Багратион
Шрифт:
– Ура, князь! - крикнул ему Багратион. - Я с тобой!
Полковник кивнул головой, не отвечая. Можно было подумать, что он и не узнал Багратиона. Но это было не так. Просто в эти торжественные минуты Григорием Матвеевичем уже безраздельно владело то чудесное, до величия поднимающее дух состояние порыва, когда жизнь со всеми людьми и отношениями отодвигается далеко прочь, а сочувствие друга и ярость врага становятся одинаково безразличными. Кантакузен шел в бой, из которого не было возврата, и он знал это. Только две вещи в мире были сейчас для него не безразличны: расстояние, отделявшее
– С богом, князь-душа!
Чтобы не мешать разбегу людей, который обязательно нужен для хорошего штыкового удара, Кантакузен начал осаживать своего конька в интервалы полков. Гренадеры заметили это. Ухо Григория Матвеевича поймало в стройном шаге их что-то неладное. Он тотчас выскакал вперед.
– Я здесь, золотые, здесь я! Нельзя же мне собой загораживать вам дорогу! Ура!
Шаг снова зазвучал дружно и ровно. Кантакузен въехал в интервал. До французов оставалось не больше десяти саженей.
– Ура! - крикнул он и махнул рукой.
Гренадеры рванулись вперед. Лязгнули штыки, полетели разбитые в щепу ружья, замелькали над головами приклады, зазвенели тесаки. Бой кипел на месте. И место это с каждой минутой все поднималось и поднималось, вспучиваясь грудами мертвых тел. Кантакузен замотал головой и выронил из руки шпагу. Лицо его побелело. Он начал медленно сползать с коня, барабанщик подхватил его. Смерть командира и внезапное прекращение барабанного боя осадили порыв солдат. Сотни рук, мгновенно обессилев, опустились. Сотни ног бестолково затоптались вокруг барабанщика с телом Кантакузена.
Полчанинов взглянул на труп князя. Черные глаза его были широко открыты, и жестокое изумление застыло в них. Бакенбарды растрепались, в левой завилась соломинка. Темная струйка крови сочилась из густой и косматой брови. "Прощай, князь! Прощай, отец мой!" С этой минуты Полчанинов уже не думал больше ни о чем. Все, что он делал потом, совершалось его голосом, его руками, но не им самим.
Он выхватил у подпрапорщика знамя и швырнул его далеко вперед. Темный шелк тяжело плеснулся в воздухе. Множество жадных чужих рук протянулось к нему со всех сторон.
– А захотят ли гренадеры потерять свое знамя?
Карабинерная рота с такой неистовой силой ринулась за прапорщиком, что вмиг очутилась там, где могла бесследно исчезнуть старая гренадерская слава. Что-то обожгло грудь Полчанинова. Острый огонь зажегся между ребрами - там, куда врезался и где повернулся широкий французский штык. Ухватившись обеими руками за его скользкую двугранную полосу и опрокидываясь назад, Полчанинов ясно различил над собой свободные взмахи ветхого лоскута.
– Отбили, ваше благородие! Как в лес кликнешь, так и отзовется!
Это сказал Трегуляев, нагибаясь к мертвому офицеру.
Атаки генералов Брусье и Морана на батарею Раевского начались в девять с половиной часов и сейчас же приняли крайне ожесточенный характер. Густые колонны французской пехоты с распущенными синими
– Allons! Avancez{108}!
Травин крикнул пехотному взводному, стоявшему в прикрытии у его пушек:
– Берите, ребята, половину французов себе, другая - нам!
Чья-то жесткая рука легла на его эполет. Он оглянулся. Это был генерал Паскевич, уже два раза водивший в штыки четыре полка своей двадцать шестой дивизии и собиравшийся теперь отбивать атаку в третий раз. Травин удивился неприятной беглости его колючего взгляда.
– Вот что, поручик, - сказал генерал, - сейчас мы отобьем эту сволочь, потом вы пойдете с вашей ротой на подкрепление левого фланга. Завтра я представлю вас к чину, а послезавтра - к переводу из моей дивизии.
– Слушаю! - ответил Травин. - Почему так угодно вашему превосходительству? Паскевич выпрямился.
– Потому что такие люди, как вы, мешают мне быть самим собой. Идите к черту, поручик! Травин не успел ответить.
– Allons! Avancez!
Французская пехота была уже под самой батареей, когда русские орудия грохнули все враз, словно по команде. Никто не подавал этой общей команды! Огонь ворвался в неприятельские ряды и разметал их, но только на минуту. Вот они снова сомкнулись, сойдясь поверх трупов, и плавно двинулись в свой смертный поход. Картечь грохнула еще и еще раз. Опять смешалась колонна. Однако крики начальников не умолкали, и она стройно пошла вперед. Батарея начала стрелять залпами. Выстрелы были удачны. Туча редела, барабаны и музыка притихли. Но французы еще шли. Атака то подавалась назад, то приближалась. Травин дал залп. И ему показалось, что стена стала на месте, колеблясь.
– Молодцы артиллеристы номера двадцать шестого! - закричал Паскевич. Славно!
– Идите к черту, генерал! - отчетливо проговорил Травин.
Атака ринулась на батарею...
Как ни жесток был натиск французов на батарею Раевского, Николай Николаевич отрядил вслед за "принцем Макарелли" на левый фланг чуть не половину своего корпуса. Голицын привел три полка пехоты и несколько артиллерийских рот. Среди них была рота Травина.
На левом фланге было не лучше, чем на батарее. Гранаты квакали, ядра визжали. Вот упал человек из орудийной прислуги, за ним - другой. Третий подпрыгнул и ничком ударился о землю.
Мимо проскакал Багратион.
– Передки и ящики с места отослать назад! - крикнул он. - Орудий не свозить!
Рота подавалась к месту медленно. Внутри средней флеши и поблизости от нее лежало столько трупов, что объехать их не было возможности. Орудия катились через них. Особенно много тел было во рву, перед углом люнета. Тут же поднималась целая гора ружей, тесаков и киверов. На самой флеши орудий почти не было, зато против нее тянулась бесконечная линия французских батарей, - все они были в полном действии. Дым разносило ветром. И Травину было отлично видно, как французы заряжали и наводили орудия, подносили пальники к затравкам. Гул от выстрелов был так силен, что ни ружейной пальбы, ни криков, ни стонов не было слышно. Чтобы приказать что-нибудь, надо было кричать. Ядро хлопнуло в орудийный ящик. Люди шарахнулись.