Багровая заря
Шрифт:
— Деточка! Ну, зачем же вы встали сами, попросили бы меня… Я бы подала вам, что нужно. Мне совсем не трудно. Ну-ка, держитесь за мои плечи.
Она легко, как куклу, подняла меня и перенесла обратно на кровать. Уложив меня и укрыв одеялом, она принесла мне стопку книг и сказала:
— Пожалуйста, дорогая, читайте. Теперь вам не придётся вставать.
Она была сама предупредительность. Но когда я, совсем изнемогая от голода, пробралась на кухню, чтобы хотя бы погрызть сахара, она застукала меня на месте преступления и сурово сдвинула брови.
—
Она поставила коробку с рафинадом на самую верхнюю полку, чтобы я из-за слабости не смогла до неё добраться, и погрозила мне пальцем. Опустившись в изнеможении на стул, я залилась бессильными слезами.
— Ну что вы, дорогая моя!
Аделаида вытерла мне щёки кружевным платочком и, как ребёнка, унесла на руках в спальню.
— Милая, поймите, это необходимо. Ваш организм должен полностью очиститься от всех остатков человеческой пищи. Только при этом условии превращение может пройти благополучно.
За три дня до назначенной даты меня начали ежедневно мучить очистительными клизмами — утром и вечером. Их проводила, разумеется, Аделаида. Мурлыча себе под нос какую-то французскую песенку, она втыкала мне в зад наконечник резиновой трубки, а потом подставляла мне, совершенно обессиленной, горшок. Я стонала, а она благодушно успокаивала:
— Ну, ну, ну… Всё хорошо, всё замечательно.
Помимо клизм мне давали слабительное. Горшок стоял рядом с кроватью, поскольку добежать до туалета у меня не хватило бы сил.
Слабая, еле живая, но очищенная, я лежала в постели, когда пришёл Оскар. Он принёс два букета тюльпанов — для меня и Аделаиды: оказывается, сегодня было 8 Марта.
— С праздником, дорогие дамы!
Аделаида рассыпалась во французских благодарностях, а Оскар, склонившись надо мной, спросил:
— Ну, как мы себя чувствуем?
— Душа не держится в теле, — прошептала я.
— Ну, ничего страшного.
Оба букета были поставлены возле моей кровати. В руках Оскара я увидела какой-то пакет, и мои очищенные, ослабевшие кишки похолодели. Заметив направление моего взгляда, Оскар улыбнулся. Он достал из пакета шприц, резиновый жгут, какую-то картонную коробочку, а также высыпал целую гору пластинок гематогена.
— А это для чего? — спросила я шёпотом — громко я не могла разговаривать от слабости.
— Придёт время — узнаешь, — ответил Оскар с улыбкой. — Ну что ж, моя девочка… Настал великий день.
С кровати мне было видно, как в соседней комнате Оскар сидел за столом в одной рубашке, и рукав его был закатан, а локтем он опирался на подушечку. Его рука выше локтя была перетянута жгутом, и он ритмично сжимал и разжимал кулак, а Аделаида стояла рядом со шприцем — ни дать ни взять, сестра милосердия.
— Ну, я думаю, можно, — сказал Оскар.
Аделаида вонзила иглу шприца в его локтевой сгиб. Оскар взглянул на меня и улыбнулся. Я лежала и ждала, что будет, а на тумбочке стояли тюльпаны.
Они вошли в мою комнату: Оскар в рубашке, расправляя и застёгивая рукав, а за ним Аделаида со шприцем, наполненным тёмной, почти чёрной жидкостью. Для чего это было нужно, мне было пока неясно, и я, чуть приподнявшись на подушках, расстегнула и сдвинула ворот ночной рубашки.
— Ну, валяйте… Кусайте.
Оскар улыбнулся.
— Нет, детка, кусать мы тебя не будем. Это можно сделать гораздо аккуратнее. Моя кровь будет введена тебе в вену, и через сорок восемь часов начнётся твоя новая жизнь. Но сначала нужно выпить глюкозу, чтобы повысить уровень сахара в крови. Это поддержит твой организм во время процесса превращения.
Содержимое коробочки было высыпано в стакан и залито водой, и эту белую взвесь я должна была выпить. Было очень приторно, но я осилила это. Оскар откинул край одеяла и положил подушечку мне под локоть и перетянул руку жгутом.
— Работай кулаком.
Аделаида потрогала взбухшую вену, Оскар кивнул. Поглаживая меня по волосам, он сказал:
— Тебе снова придётся потерпеть неприятные ощущения, дорогая. Как вы, молодёжь, выражаетесь, тебя изрядно поколбасит.
— Мне не впервой, — сказала я.
Игла вонзилась в меня. Вздрогнув всем телом, я встретилась взглядом с Оскаром.
— Всё хорошо, детка, — сказал он ласково.
Аделаида надавила на поршень.
В такие моменты обычно говорят, что вся жизнь пронеслась перед глазами. А перед моими глазами стояла фотография, на которой мы были все вместе: мама, папа, Таня и я. Их больше не было, они ушли, и меня тоже стирал с лица земли поршень шприца, вталкивавший мне в вену холодную тёмную жидкость.
Шприц был пуст, рука согнута. Оскар нагнулся и поцеловал меня в губы.
— Умница, детка. С праздником тебя… Это мой подарок.
— Новая жизнь, — улыбнулась Аделаида.
Не разверзнулся ад, не заполыхало пламя, не загремели трубы Апокалипсиса, не упало солнце в море среди бела дня, не осыпались звёзды с неба. Был всё тот же мартовский вечер, всё так же стояли тюльпаны у кровати, я лежала в постели, а в моих жилах текли десять граммов крови Оскара, и их уже никак нельзя было вытащить из меня. Ничего нельзя было исправить, вернуть назад: слишком поздно. Я заразилась. Процесс был необратим.
— Держись, дорогая, — сказал Оскар. — Будет тяжело, но мы с тобой. Мы не оставим тебя ни на минуту, не отойдём от тебя ни на шаг.
Я начала чувствовать головокружение и откинулась на подушки. Аделаида сказала:
— Она побледнела.
Моя рука лежала на простыне. Розовый цвет бледнел, его сменял желтоватый, ногти посерели. Уже не человек, стучало в висках. Я перестаю быть. Перестаю быть.
Моё сердце бешено колотилось, мне не хватало воздуха, и Оскар распахнул окно настежь. Холодный ночной воздух остудил мой вспотевший лоб.