Багровое пепелище
Шрифт:
От ее ласкового голоса, полного заботы, у Глеба перехватило дыхание, он закрутил головой – нет, не надо. Но женщина, краем глаза посматривая за погрузкой, поймала его за рукав, не давая уйти:
– А чего такой смурной? Ну, давай, боец, рассказывай, лица ведь нет на тебе. Не бойся, языком трепать не побегу, а тебе легче станет. Голодный ты, может быть?
– Нет, просто я хотел письма отправить. Маму ищу, написал всем соседям, коллегам ее. В свою часть написал, чтобы сообщили, что с ней. И совсем забыл, что не работает сейчас почта, день с ночью перепутал.
– Это не беда, бывает, – пухленькая ладошка, красная от мороза, вынырнула из рукава. – Давай сюда письма твои, отправлю утром. У меня дежурство до восьми, как раз пункт откроется. Отправлю все, не переживай. Найдем твою маму. Давай, не сомневайся, дальше по пути никаких крупных станций не будет, выжженная земля начнется. Почту уже не отправить. Давай, сынок, я все сделаю.
– Спасибо, спасибо, – Шубин вручил женщине треугольники, которые надежно устроились в кармане ее пальтишка.
Дежурная вдруг торопливо притянула парня к себе, широко перекрестила. В свете луны на глазах ее блеснули слезы, она прошептала:
– Ну все, иди, иди. Хуже не будет, не пугайся. Бог – он для всех милостив, и для партийных тоже. Не серчай, своего не уберегла сыночку, так, может, хоть тебе моя молитва поможет.
Ошарашенный и растерянный, Глеб кивнул, развернулся и пошел обратно к своему вагону. Он привык действовать по уставу, подчиняться армейской дисциплине и действовать по приказу. И настолько отвык от мирной жизни, женских слез, что от ласковых слов потерялся, не понимал, что сказать в ответ, как утешить плачущую женщину, как отблагодарить ее за помощь. Может, новый знакомец подскажет, как действовать? Он все-таки трижды был женат, уж точно должен знать, как обращаться с женским полом. Поэтому разведчик поднырнул под стоящую теплушку, туда, откуда тянуло густым табачным дымом. Курильщик Ощепков наверняка воспользовался длительной остановкой, чтобы на свежем воздухе подымить самосадом с резким запахом. Глеб хотел уж было позвать мужчину, так как нигде не увидел красной точки самокрутки, как в темноте вдруг будто пискнул котенок. Шубин прислушался и отчетливо различил женские всхлипы и голос:
– Не надо, ну прошу вас. Нет, не надо. Пустите.
Высокий девичий голос тихо умолял, а грубый мужской бубнил что-то в ответ. Шубин позвал:
– Эй, что происходит? А ну отпусти девушку!
На секунду все затихло, потом девушка снова вскрикнула. Разведчик бросился в направлении шума и почти лоб в лоб столкнулся с сержантом Ощепковым. Тот стоял с кисетом в руке и, упрямо наклонив голову, выговаривал:
– Пусти девочку, отпусти. Ну… она же тебе сказала русским языком, не хочет она тут с тобой женихаться.
В тусклом лунном свете почти лицом к лицу с ним в ответ скалился взрывник со шрамами. Он одной рукой удерживал за плечи миловидную, совсем молоденькую медсестричку, личико которой было залито слезами, а руки слабо пытались стянуть с шеи сильную мужскую руку.
Минер оскалился в ухмылке:
– Шел бы ты, дядя, отсюда. И не в свое дело нос не совал, а то без носа остаться можно. Это невеста моя, любовь у нас, – и расхохотался в полный голос, отчего мотнулась головка с черными колечками кос и белым чепчиком на них.
Но Василий медленно убрал кисет внутрь кармана куртки, снова повторил:
– Девушку отпусти. Прошу тебя, не надо ее трогать. Ребенок же совсем, какая невеста, ей еще в куклы играть.
Девушка всхлипнула, большая кисть, нагло лежавшая на ее груди, сжалась в кулак.
– Дядя, ты дурак, – кулак взлетел к носу Ощепкова. – А дураков учить надо. – В лунном свете блеснула грудь в медалях. – Я – герой, понял? Мне любая баба даст. А ты – дурак старый. Катись отсюда, пока целый.
Капитан Шубин только занес руку, чтобы остановить вспыхнувшую стычку, как сержант неуловимым молниеносным движением завернул руку взрывнику. Тот взвыл от боли, развернувшись вдруг на сто восемьдесят градусов вокруг своей оси, да так, что рука его оказалась заломлена за спину. Минер дернулся в сторону, пытаясь освободиться из жесткого захвата, но Василий удерживал его за запястье буквально двумя пальцами. Сержант кивнул совсем растерявшейся медсестре:
– Беги, доченька, к себе в вагон. Поздно уже. Не бойся, не тронет он тебя. Я ему объясню сейчас все, что нужно.
Девушка всхлипнула, Василий, не поворачивая голову и не разжимая железных тисков из пальцев, бросил через плечо:
– Глеб, проводи девушку, чтобы со страху не заблудилась.
Разведчик кивнул и нырнул следом за худенькой фигуркой. Он едва поспевал за резвыми шагами, только возле вагона с красным крестом нагнал перепуганную девушку. Она обернулась, опустив плечики и голову:
– Вы не думайте, я не такая. Он сам, я… – она опустила голову еще ниже. – В туалет побежала. А он там… как схватил в темноте, я от страха аж голос потеряла.
– Что вы. – Глеб понял, что девушка оправдывается, будто виновата в чем-то. – Ничего такого я не подумал, он просто… хам и наглец! Хоть и с медалями! Не бойтесь никого, мы вас не обидим.
Медсестра уже вскочила на ступеньки вагона, высунула заплаканное личико:
– Пожалуйста, не говорите никому. Мне стыдно так, просто сгореть от стыда хочется.
Шубин кивнул:
– Никто не узнает, а этот… с медалями… сейчас получит, – и он в приступе ярости кинулся назад под вагонами в закуток для перекура.
Но там минер уже стоял на коленях, по его лицу текли от боли слезы. В больших ноздрях находились пальцы Василия, тот зажимал нос все сильнее и медленно повторял свой урок:
– Нельзя девушек обижать. Если отказала тебе, то отойди в сторону. Не смей руки распускать. Понял меня?
– Понял, пусти, – прокряхтел через боль минер.
Василий разжал пальцы и уже миролюбиво продолжил:
– Ты не злись на меня, что уму тебя учу. Ну молодой ты, слишком горячий. Думаешь, медали есть, так любая счастлива будет тебе отдаться? Не будет тебе счастья, если силой девчонку взял. Она тебя всю жизнь потом ненавидеть будет, а ты стыдиться своего поступка. Женщины, они, если полюбят, так все для тебя сделают, такое уж у них сердце. А если не по нраву ты ей, хоть обвешайся медалями, не поможет. Понимаешь?
Парень тряхнул чубом, по лицу его еще до сих пор ручьем текли слезы от пережитой боли.