Багровый молот
Шрифт:
— Никогда не принимал ваш цинизм.
— Не хотите — не принимайте. Руководствуйтесь собственным цинизмом, а не моим.
— Оставляя письмо Хаана без внимания, мы демонстрируем свою слабость.
— Но мы ведь уже послали в Бамберг запрос? Показали свою озабоченность? На первых порах достаточно. Не сомневайтесь: когда придет время, мы превратим письмо Хаана в купчую, которая позволит нам наложить руку на Бамберг и все принадлежащие этому жирненькому княжеству земли. Пусть тамошние вельможи — фон Дорнхайм, Фёрнер, Хаан, кто угодно — перегрызут глотки друг другу. В самом конце, в финале, из-за кулис появимся мы: прольем слезу над умершими, а затем приберем к рукам их наследство. Благо Империи — высшее благо. Оно послужит нам оправданием. Вот так-то, мой благочестивый и не в меру совестливый друг.
Глава 18
— Истину
Большая гостиная в доме семейства Хаан могла бы вместить в себя три или четыре дюжины человек. Но сейчас здесь находились лишь шестеро. Сам канцлер, одетый в серое. Его жена, Катарина Хаан, в узком бордовом платье с высоким шелковым воротом, полумесяцем обрамляющим шею. Их дети — Вероника, Урсула и Адам. Шестым был Альфред Юниус. Сегодня он нарядился в свой лучший дублет черной замши с желтой атласной подкладкой, надел батистовую рубаху и пояс с золотой пряжкой. Приглашение к канцлеру — немалая честь. А значит, нужно выглядеть соответственно.
В изогнутых лапах бронзовой люстры горели свечи, на раскаленной жаровне шипел облитый соусом гусь.
— Вам не приходило в голову, сударь, — тихим от бешенства голосом произнесла Урсула Хаан, — что бедные люди слишком задавлены голодом, нищетой, необходимостью все время бороться за собственное существование? Что они так же любят своих детей, что каждый из них ничуть не меньший человек, чем вы? И что вы ничем от них не отличаетесь?
— Я отличаюсь, фройляйн, — с убежденностью возразил Альфред. — Вы отличаетесь. Ваша матушка, ваш отец, ваши братья и ваша сестра — отличаются. Мы отличаемся от них не только происхождением и интеллектом. В конце концов, это не главное. Главное — в том, чего мы желаем, к чему стремимся. Если вы дадите нищему золотой, что он сделает с ним? Потратит на выпивку или на развлечения в веселом доме. Умный человек использует для дела любую возможность; глупец, ничтожество не использует даже того, что лежит у него под носом. Он не желает трудиться, хотя трудолюбием мог бы обрести достаток. Он не желает читать книги, которые навевают на него скуку. Мясная кость, водопой и теплая лежанка в пещере — вот все, что ему нужно. Не стану приводить вам примеров, фройляйн Урсула, думаю, вы знаете эти примеры и без меня. Да, многие люди ведут нищенское существование, но это лишь потому, что нищета царит в их душе. Если жаждешь мудрости, ты станешь мудрым; если желаешь свободы, ты ее обретешь. Если же ничего не желаешь — превратишься в животное.
— Легко рассуждать, когда ты родился в богатой семье, — фыркнула девушка. — Когда с самого детства тебе прислуживают, кормят и не нужно бояться, что кончится хлеб, не нужно бояться холода грядущей зимы.
Альфред побледнел сильнее обычного.
— Могу сказать вам, что с тех пор, как умерли мои родители, у меня не было слуг. Я не желаю, чтобы в моем доме жили посторонние, чтобы они прикасались ко мне, подслушивали мои разговоры, а когда меня нет — рылись в моих вещах.
— Сами стираете рубашки и латаете сапоги?
— Нет. Подобные вещи я поручаю прачке или башмачнику. Что же касается темы нашего разговора — позвольте мне обратиться к авторитету древних философов. Аристотель одной из наиболее разумных и справедливых форм правления считал аристократию, где вся полнота власти принадлежит группе избранных, выделяющихся среди прочих людей своими способностями. Тогда как наихудшей формой управления он считал ту, при которой власть отдана в руки толпы.
Альфред говорил, стараясь не смотреть на Урсулу. Боялся, что голос дрогнет, что он уступит ей в этом глупом споре, выставит себя на посмешище. Господи, как же она красива… Волосы собраны под серебряной сеткой, топазовые серьги в ушах, белая кружевная пена обнимает тонкие кисти. Сколько ума, сколько красоты и гордости в каждом ее движении, в каждом взгляде… Но почему она все время обвиняет его? Почему они не могут поговорить, как нормальные люди? Неужели она — девушка, перед которой он преклоняется, — считает его врагом?
Урсула не успела ответить ему — ее отец сам вступил в разговор.
— Верно ли я понял тебя, Альфред: ты действительно считаешь аристократию лучшей формой правления?
— Без сомнения, ваше высокопревосходительство.
— Пример?
— Афины и Рим.
Канцлер покачал головой:
— Афинская республика просуществовала меньше двух сотен лет, после чего попала под власть македонских царей. Что же касается Рима, он переродился в империю.
— Венеция.
— Особый случай. Государство, которое живет одной лишь торговлей и которым правят торговцы. Спрошу иначе: можешь ли ты привести мне пример, когда большое государство на протяжении длительного времени управлялось бы группой людей — просвещенных, сильных и гордых — и при этом не сгорело бы в огне народных восстаний, не стало жертвой завоевания, не развалилось на части? Молчишь… Тогда я тебе скажу. Аристократия — не более чем шаг к единоличной монархии. Только монархия способна сохранить государство, уберечь его от распада. Вот высшая и единственно возможная форма правления, к которой стремятся и в которую рано или поздно перерождаются все остальные.
Канцлер указал взглядом куда-то в сторону. Повернувшись, Альфред увидел круглый шахматный стол на массивной резной подставке. Стоящие на столе фигурки были вырезаны из кости и вишневого дерева. Пешки — кольчужные рыцари в длинных плащах. За ними — король и королева в окружении епископов, грозных крепостных башен и всадников с тяжелыми булавами в руках.
— Игра продолжается лишь до тех пор, пока жив король, — пояснил свою мысль Хаан. — Стоит ему погибнуть — и остальные фигуры смахивают с доски вместе с ним. И наступает хаос.
— Монархия слишком часто превращается в тиранию, — заметил Альфред.
— И как же ты отличишь одно от другого?
— Льва узнают по когтям. Тирана — по казням.
— Казнь часто бывает необходимостью, не так ли?
Взгляд канцлера был тусклым, тяжелым. Он смотрел на Альфреда и разговаривал с ним холодно, полупрезрительно — так усталый профос [99] допрашивает солдата, бросившего в грязь полковое знамя.
— Возможно, ваше высокопревосходительство. Однако я уверен, что ни Калигула, ни Фаларид [100] не говорили: я желаю убить кого-то, потому что я кровожаден и мне доставляет удовольствие смотреть на чужие муки. Уверен, они всегда объясняли это необходимостью: необходимостью покарать за нарушение закона, необходимостью смертью одного искупить смерть многих, необходимостью защитить мораль или жизни своих сограждан. Зло никогда не снимает маски. Его истинное лицо всегда скрыто за сотней оправданий, сотней мнимых причин.
99
Профос — офицер, занимавшийся расследованием нарушений в воинских частях.
100
Фаларид — тиран сицилийского города Агригенто, живший в VI веке до н. э. и прославившийся неимоверной жестокостью. По его приказу был сконструирован медный бык, внутри которого сжигали врагов тирана (т. н. «Фаларидов бык»).
Глаза канцлера потемнели.
— Даже если и так, — раздраженно произнес он, — власть не может позволить себе быть слабой.
Двое слуг бесшумно разливали по бокалам вино, ставили на стол новые блюда взамен опустевших, уносили пустые бутылки. Гусь был съеден, паштет из угря уступил место круглому пирогу с луком, грибами и копченой свининой. Адам Хаан тяжело отдувался, опершись руками о стол. Вейнтлетт гладила сидящего на ее руках серого с белой грудью котенка.
— Вы, верно, считаете себя очень умным человеком, господин Юниус? — спросила вдруг Урсула.