Багрянец
Шрифт:
– Вы считаете, вам что-то угрожает?
Мэтт издал невеселый смешок и прошептал:
– Тут немного поздно считать, знаешь ли.
– Из-за пещер?
– Связь есть, но мне кажется, такое настроение здесь уже давно – в другом: в других вещах, делах… Везде были признаки этого. Я имею в виду, атмосфера, наваждение какое-то… А теперь все ускоряется: даже если оно главным образом пряталось в пещерах, трещина все изменила, и вместе с ней – остальные события… тут.
Кэт нахмурилась, теряя нить разговора.
– Как
Разочарование и жалость в Кэт достигли такого предела, что ощущались физически, будто несварение желудка. Упоминаний Мэтта Халла в статье не будет – это стало ясно. Кэтрин заволновалась, что если Мэтт не возьмет себя в руки и не займется семьей, то ему могут преградить доступ к самому важному человеку в его жизни – сыну. Эта мысль оказалась невыносимой: тогда старик с тремором, что сидел на потертом кожаном диване, окончательно погибнет.
– Знаешь, Кэт, у меня было очень выгодное (если можно так сказать) место – я летал высоко в небе и видел. Многое видел, и они об этом знают. Парус у меня ярко-оранжевый, и в воздухе меня трудно не заметить. А я облетел тут все – тридцать километров в каждом направлении – и кое-что углядел.
Неловкость Кэт сменилась замешательством; единственным, что удерживало ее в комнате, оставалось любопытство.
– Я видел многое, о чем не хочу рассказывать: тогда и я, и мои близкие немало пострадают. Здесь бывает всякое – такое, что люди готовы на все, чтобы сохранить это в тайне. Они сделают все, что угодно, если понимаешь. Иногда и делали – я точно знаю. Но ко мне и сыну это никакого отношения не имело, и я всегда отворачивался, не создавал шума. Я им то же самое сказал, когда им помешало, что я летаю.
– Мэтт, я не понимаю.
– Это просто… предыстория. Ты, наверно, знаешь, как некоторые тут делают деньги. Сейчас я не об этом, забудь. С тобой я хотел поговорить о другом.
Теперь Кэт поняла – незаконная торговля. До нее доходили разговоры о торговле алкоголем без лицензии и о фермах с каннабисом. Мэтт, без сомнения, именно наркофермы и подразумевал. Сама Кэтрин не особенно верила в слухи, но считала, что в них есть зерно правды: едва ли всех устраивало собирать фрукты, работать официантами, выносить горшки в домах престарелых или продавать мороженое на пляже за три фунта в час. Как говорили, к северу от Диллмута «садоводство на дому» было традиционным ремеслом.
– Хотя связь есть – одно зависит от другого. Я имею в виду, из-за пещер плохие места и люди стали хуже. Пересекали одну черту за другой, а потом все по ту сторону черты стало нормальным, обычным. Тут идеальная среда – это я пытаюсь сказать. Если бы ты оказалась тут просто проездом, в отпуске, то не заметила бы; но когда тут твой дом, то ты понимаешь. И это понимает тебя – оно распространяется.
Кэт старалась сделать это очень незаметно, но Мэтт увидел, как она смотрит на часы.
– Кэт, мне трудно об этом говорить.
– Вы не могли бы рассказать поподробнее о том, что вас так расстраивает?
Почти минуту Мэтт молча смотрел в пол, затем обреченно вздохнул:
– Вскоре после того, как я нашел пещеру, мне сказали, что небо – буквально то есть воздух над Брикбером – для меня закрыто. Все небо.
– Кто сказал?
– Об этом не буду – ради тебя, не ради себя. Поверь, не надо тебе знать. Но почему они взяли с меня подписку о невыезде вскоре после того, как я нашел пещеру? Я ведь уже знал, что делается здесь на фермах, видел их за работой, но это они мне простили. Я говорю о другом… случилось что-то, что никто не должен был видеть. Я говорю о других, более важных переменах. Тут об этих переменах все знают.
У Кэт пошел мороз по коже. Она услышала достаточно, и от чувства, что ее втягивают в рэкет или разборки местных группировок, воздух словно сильнее стал давить на голову. Ее специальностью был гламурный журнализм – мода, предметы роскоши и престижный туризм, – а не организованная преступность.
– Я не… Думаю, не надо… Не уверена, что редакция хотела бы…
– Они не хотят, чтобы я летал – видел чего-то хуже того, что уже увидел. И с такими людьми нельзя спорить. Их везде чувствуешь – повсюду их шпионы, сразу можно их учуять. Такой у них особый тон – можно угадать по виду и прочему. Но, Кэт, люди здесь страдали с тех пор, как я нашел пещеру… и, думаю, раньше тоже. Та трещина в скале была не единственным входом туда, вниз.
– Полиция? – Кэтрин напряглась всем телом. – Мэтт, я не понимаю, что вы хотите сказать, но, возможно, следует пойти в полицию.
– Все изменилось, я уже сказал. Ты не знаешь, кто уже что-то знает и кто на чьей стороне. Так глубоко и далеко идут корни у этого.
Несвязная теория заговора, доведенная до абсурда паранойей затворника, – вот и все. Однако кое-что из слов Мэтта продолжало беспокоить Кэт, покалывая ее разум, точно камушек в ботинке.
– Сны. Мэтт, вы говорили о своих снах?
Ей просто хотелось увести разговор в сторону от преступной деятельности. Однако собственные неприятные видения Кэтрин после первой пресс-конференции длились несколько месяцев, а с первой выставкой артефактов кошмары снова вспыхнули ярче – по-настоящему они не уходили.
– Я так и думал, – ухмыльнулся Мэтт.
– Что?
– Ты знаешь, о чем я. Ты их тоже видишь.
– В этих пещерах нашли материальные свидетельства очень неприятных вещей. Я назвала бы это естественной, здоровой, реакцией.
– Или реакцией человека, чьи эмоции и разум, – Мэтт постучал по своей голове, – на пределе. Даже если ты только коснулась всего, что так долго лежало в земле.
– Вы сказали, что у вас все стало хуже, потому что вы нашли пещеру?
– Не просто нашел, но потрогал то, что внутри, и кое-что взял. Честно говоря, одно время я кое-что и здесь держал.
– В той пещере нашли достаточно – никто не заметит, что вы взяли пару сувениров.
– Я боюсь не музеев, университетов или Земельного фонда. Я боюсь других. Их пещера затронула больше остальных.