Багряные зори
Шрифт:
Напрасно убеждал капитан — никакая сила уже не могла удержать людей. Сначала поодиночке, потом группами потянулись они в родное село. Ирина Ивановна — первая. Хотелось побыстрее узнать, что случилось с Володей, где ее сын…
Идут бои под Богуславом, над Росью, возле Стеблева, в окрестностях Корсуня.
А по старой карапышской дороге домой, в сожженные и разрушенные гнезда, журавлиным косяком возвращаются люди.
По белому снегу тянутся длинные траншеи, точно глубокие черные шрамы. А вокруг, на сколько хватает глаз, раскинулась заснеженная
Там, под Корсунью, злобствует вьюга — крутит смерч, белым саваном покрывает некогда радужные надежды фашистов на свое господство. И вот эти люди, еще недавно угоняемые гитлеровцами, по-настоящему почувствовали дыхание весны,
Рвет крутой ветер полы тулупа, бросает сухие колючие комья снега в лицо старику, который, будто журавель с подбитым крылом, отстал от стаи, тащит из последних сил сани. А на санях — внук.
Истощенные, землистого цвета лица… У всех — и у деда Михаила, и у Ирины Бучацкой, и у этих женщин с детьми… Зато глаза горят, светятся — наступило долгожданное освобождение! Они ждали, они надеялись, они верили!
Торопитесь, дедушка! Не скоро вернутся ваши сыны… Домой им не близкий путь, не одни сапоги разобьют, не один раз перед атакой припадут грудью к земле. А пока вам придется с такими же седыми, как и вы, женщинами-солдатками да инвалидами подымать из развалин разоренное село, засевать поля…
Остановился всадник отдохнуть под стволом старой вербы. Приметал деда Михаила, устало притулившегося подле своего четырехлетнего внучонка: одеяльце осторожно поправляет на малыше, растирает снегом щечки…
— Отец, здорово! — крикнул гонец, и оба протянули одновременно друг другу руки.
Закурили крепкой махорки.
— Скоро немцам под Корсунью конец придет, — улыбаясь, утверждает всадник.
— Доброго пути вам, дети мои, кончайте побыстрее войну да живыми к родителям своим вертайтесь! — желает на прощание дед.
— У меня нет родителей, — вздохнул тяжело солдат, — погибли в Ленинграде во время блокады.
— Сыновья мои тоже под Ленинградом. Как думаешь, придет весть от них?
— Придет, отец, обязательно придет!.. — Всадник порылся в кармане, достал несколько кусочков сахара и протянул малышу: — Возьми!
— Не хочу я сахар, — ответил мальчик и посмотрел с недоверием на белый кусок.
— А чего ты хочешь?
— Картошки.
Не видели дети сахара и вкус его забыли за два с половиной года.
Поехал старик с внуком дальше. Глядит им вслед всадник, долго глядит.
«ВЫЗЫВАЮ ОГОНЬ НА СЕБЯ!»
Мороз сковал оттаявшую землю. Северный ветер медленно гнал по небу тяжелые снежные тучи. Надвигалась метель. Комбат-3 только что пришел из штаба на свой наблюдательный пункт. В ушах все еще звучат отрывистые фразы командира артиллерийского полка:
«Петля затягивается. Здесь, на корсуньских полях, решается судьба окруженных оккупантов и начинается освобождение Правобережной Украины. Уже восемь дивизий первой танковой армии генерал-полковника Хубе подошли к Лысянке. Конечно, генерал Штеммерман бросит окруженные в корсуньском мешке войска ему навстречу. Фашисты пойдут напролом… Враг не должен прорваться на твоем участке, товарищ старший лейтенант Воронин! Готовь людей к трудному бою».
«Есть!» — козырнул комбат.
Он заранее расположил батарею за холмом, привел в боевую готовность. Позади раскинулась широкая долина, за нею — Журженцы. Наблюдательный пункт на пригорке, у самой дороги. Вместе с комбатом в окопе радист, телефонист и несколько артиллерийских разведчиков.
Напряженно всматривается Воронин в холодную тревожную ночь, потом включает радиостанцию и торопливо подносит к губам микрофон:
— «Буря», «Буря», «Буря»! Я — «Маяк», я — «Маяк», я — «Маяк»! Как меня слышите, как меня слышите? Перехожу на прием!
Ворвался чужой голос, он умолял:
— Ахтунг, ахтунг! Ее шприхт Хубе, хёрт Хубе: Ес блайбен цен километер. Комт цу мир! Комт цу Лысянка дурх! Комт аус дем кессель! [21]
— Зашевелились, гады! — прошептал комбат и поправил настройку рации.
— «Маяк», «Маяк»! — раздалось будто совсем рядом. — Я — «Буря», я — «Буря»…
— Будь наготове! — передавал шифром Воронин. — Будь наготове!..
На рассвете докатился до наблюдательного пункта глухой шум. По-видимому, слева ветер донес гулкие выстрелы «тигров» и «пантер».
21
Внимание, внимание! Говорит Хубе, слушайте Хубе! Остается десять километров. Пробивайтесь ко мне! Пробивайтесь к Лысянке! Вырывайтесь из котла! (нем.)
Комбат напряженно всматривался в бинокль. Через минуту рассмотрел темную зловещую массу, которая медленно выплывала из ночи.
— Ракету! — крикнул он разведчикам.
— «Буря», «Буря»! — металлом звучал приказ комбата. — Я — «Маяк»! Я — «Маяк»! Слушай мою команду! По пехоте, взрыватель осколочный, заряд первый, основное направление — влево два ноль-ноль, уровень тридцать — десять, прицел триста шестьдесят пять, батарея десять залпов — огонь!
Застрочили немецкие автоматы и пулеметы с бронетранспортеров, весь огонь направили на наблюдательный пункт. И сразу же из-за холма дружно отозвались орудия.
Первые ряды врага были сметены шквалом огня, факелами вспыхнули бронетранспортеры. Поле почернело от вспаханной земли, от обгоревших трупов. Отступили. А потом новая атака под прикрытием танков двинулась на наблюдательный пункт, обкатывала слева и справа, плыла стальной лавиной. И снова разрывы снарядов сотрясают землю, вздымая кверху высокие клубы черного дыма. Вот прямо на комбата с грохотом, лязгая гусеницами, наползает широкая громада танка.
— Гранаты! — кричит комбат, хватает со дна окопа связку и бросается навстречу головному танку. Упал, размахнулся и швырнул гранату под гусеницы.