Шрифт:
Кто будет семь лет перед Пасхой выносить по три заполы земли на мою могилу,
тот будет иметь такую силу, как у меня, и будет знать столько же, сколько и я.
Надпись на могильном кресте Ивана Сирка [1] (народные предания)
«Хороша сегодня ночь, – подумалось Гордею. – Впрочем, как и на прошлый год, и позапрошлый, и…»
Уже шесть лет, как он накануне Великодня носил
Этот год был седьмым – останним, завершающим цикл и подводящим черту. Что за чертой, Гордей не ведал, только нутром чуял – как прежде уже не будет. «А не повернуть ли назад?» – залетела пугливой пташкой мысль, но, не встретив должного отклика в душе юнака, устыдилась и упорхнула. Он пройдёт этот путь до конца и выполнит завет славного кошевого атамана. Так должно быть. И так будет.
Гордей и сам не заметил, как оказался на месте: невысокий – в несколько локтей – холм выскочил из темноты вдруг, будто разбойник, дождавшийся наконец свою жертву. Верхушку кургана венчал надгробный камень – дань памяти и почтения человеку, радевшему за народ всю свою жизнь.
Парубок сбросил на землю мешок, потянулся, разминая затёкшую спину. Какое-то время он просто стоял, глядя куда-то вглубь кургана, словно оживляя образ погребённого атамана, затем поклонился в пояс и произнёс тихо, с трепетом:
– Ну, здравствуй, батьку. Вот я и пришёл…
Гордей неспешно открыл мешок, набрал полную пригоршню свежей земли и бросил на склон кургана. Шаг за шагом парубок обходил холм по кругу, щедро осыпая землёй. И казалось ему, что не землю он мечет на могилу, а вливает новую кровь в старое немощное тело, дабы воспрянуло оно и пробудилось к жизни. Когда мешок показал дно, Гордей забрался на вершину и высыпал оставшееся перед надгробным камнем. Опустившись на колени, аккуратно примял ладонями землю, придав ей форму равностороннего креста в круге. Точно такой же крест смотрел на него с памятника. Замкнув таким образ символический круг, юнак прошептал, вплотную склонившись к камню:
– Ну вот и всё, батьку… Я выполнил твой наказ… Спи спокойно…
Нежданно Гордей сам ощутил сонливость, что изрядно его удивило. Чего только с ним не случалось на могиле Сирка за прошедшие шесть лет: необузданный страх, гнетущая тоска, приступ безудержного веселья, но ни разу не возникало желания уснуть прямо здесь и сейчас, не сходя с кургана. Сон мягко, но неуклонно подчинял каждую клеточку его тела и сознания. Веки стали тяжёлыми, словно чугунные занавесы, и удерживать их у Гордея не было никаких сил. Он опустился на землю рядом с надгробным камнем. Как только голова парубка коснулась земли – душа покинула тело-клеть и устремилась в иные миры, а сознание плотным покрывалом укутала тьма.
***
Ивась блукал по лесу вот уже третий час. Багряный закат, рассеянной дымкой просвечивавший сквозь деревья, казалось, минуту назад, сменился синюшными сумерками. Темнело быстро, и вот уже отрок чуть ли не наощупь продирался сквозь заросли терновника, морщась от укусов колючек.
Ни волчка, ни его следов Ивась так и не обнаружил и хуже того – умудрился заплутать. И это в родном лесу, который за свои десять годков он обшастал вдоль и поперёк.
«Мамка будет переживать, – яркой вспышкой пронзила мысль, и защемило сердце. – А батя такого прута даст, что неделю на дупу [2] не сядешь».
Но без волчка Ивась ни за что домой не воротится. Волчок – его настоящий друг и единственный, кто принял хлопчину таким, какой он есть – со всеми странностями и чудачествами. Ивась щедро платил зверю искренностью и готов был перегрызть глотку любому, кто посмел бы обидеть друга. Поэтому, узнав от родителей, что питомец убежал в сторону леса, он стремглав бросился вслед.
Ночной лес – совершенно другое существо, не имеющее со своей дневной ипостасью ничего общего. С наступлением темноты зелёный, искрящийся радостью и весельем мир засыпает, а пробуждается нечто настолько древнее, глубинное и пугающее, что заставляет трепетать каждую жилку в теле, а душа съёживается и забивается в укромный уголок.
А в Купальскую ночь лес, ко всему прочему, становится местом встречи двух миров – явного и сокрытого. Куст шиповника может запросто оказаться кущаником [3], копошащийся в дубровнике кабан – свидой [4], а во-о-он та высоченная ель и вовсе – хозяином леса, прикорнувшим на пару минут. Застрекотал козодой, или – не приведи господь – послышался человеческий голос? То хитрован-манила [5] завлекает неосторожных путников в чащобы, насмехаясь и заставляя бедолаг плутать сутками напролёт. Опасен и коварен лес в Купальскую ночь. Не верь очам своим, не следуй за звуком, приятным уху, сомневайся и бди – быть может, тогда сумеешь пережить эту чудесную, но страшную пору.
Конец ознакомительного фрагмента.