Бахмутский шлях
Шрифт:
Мне было все безразлично, хотелось одного, чтоб он оставил меня в покое. Я сразу уснул бы, и все.
Но Митька не оставлял. Он положил меня на санки и продолжал тащить их.
«Зачем он делает это? — подумал я. — Бросил бы, все равно мне пропадать…» Я почувствовал, что лежу на чем-то твердом, и вспомнил: «Это гранаты… Если бы взорвались сейчас — сам отмучился и Митьку освободил бы…»
И тут я вспомнил маму, Лешку, дядю Андрея, и стало обидно, что я их больше никогда не увижу. Кончится война, а меня не будет. Митька расскажет, как было дело, и тогда все скажут: «Дурак, размазня…» «И вправду размазня, — решил я. — Может, скоро село
— Мить! — крикнул я, но он не услышал.
Тогда я попробовал встать самостоятельно и вывалился из санок.
— Ты чего тут дурочку валяешь? — закричал Митька. — Все равно не брошу, понял! А по шее, если хочешь, дам. Вот увидишь, дам! — сердился он.
— Я хочу идти.
Митька помог мне встать, и мы продолжали путь.
— Ничего, ничего, — то и дело повторял он, тяжело дыша. — Не пропадем!
— Угу, — соглашался я. — Конечно… Не пропадем… Мить, а ты стрельни, может, нас услышат.
— Люди подумают, что немцы стреляют, не придут. А если немцы услышат, знаешь, что будет?
— Скажем: нашли на дороге.
— Нет, лучше не надо.
Я все время шептал, стараясь внушить самому себе: «Нет, мы не пропадем… Мы сильные… Митька сильный, и я тоже… Ну что ж, что устал? Это ничего, подумаешь, метель… Будем потихоньку идти… Главное, без паники… Как Митька…»
Но это уже мало помогало. Даже Митьку покидали последние силы, хотя он и крепился.
— Мить, стрельни… — снова и снова просил я его. — Ну, пусть немцы услышат, что они нам сделают?..
— Повесят… И пистолет отберут — вот что.
— Ну, пусть отберут… Стрельни, Мить…
Митька уступил моей просьбе, достал пистолет и стал целиться в темноту.
— Да ты вверх стрельни, слышнее будет.
Он не обратил внимания, надавил на спусковой крючок, но выстрела не последовало.
— Что такое? — проворчал Митька и стал осматривать пистолет, пробуя винтики и выступы на оружии. Он нажал на какую-то кнопку — из рукоятки бесшумно выскользнул магазин с патронами и упал к ногам. Митька нашел его, вытер снег, осмотрел. — Патроны есть, — сказал он и, вставив магазин на место, снова нажал на спуск. Выстрела не было. Наконец он нащупал рычажок, повернул его и выстрелил.
— На предохранителе был, — пояснил Митька и снова поставил рычажок на место.
Выстрел получился слабый и короткий, он тут же сразу и затих. По-прежнему завывал ветер.
— Услышишь в такую пургу, только зря пулю испортил, — сказал недовольно Митька.
А по-моему, не зря. Выстрел встряхнул нас, отогнал на некоторое время мрачные мысли и словно прибавил сил. Вскоре мы наткнулись на большой стог соломы. Сначала мы подумали, что пришли в село, обрадовались, но вскоре убедились, что это был только стог. От него мы не стали уходить, принялись сооружать себе берлогу. Усталые и измученные, мы очень долго трудились. Я никогда не думал, что так тяжело выдернуть из стога клок соломы. Это почти невозможно. По нескольку соломинок, которые ветер тут же подхватывал и уносил, вырывали мы из чьих-то, казалось, цепких рук. Пока сделали небольшое углубление, все руки были исцарапаны в кровь. Наконец мы смогли залезть в небольшую нишу и сесть там, сгорбившись, на корточках, как шахтеры в лаве на старых картинках.
— Только не спать, — предупредил Митька, — замерзнем.
— Угу, не будем… — сказал я как можно бодрее, хотя сам уже клевал носом.
Пурга постепенно стала затихать, становилось холоднее, мороз пронизывал до костей. Чтобы согреться и не уснуть, мы время от времени принимались за работу — углубляли свое гнездо, зарываясь дальше в солому.
К утру ветер совсем стих. Небо очистилось от туч, и на нем высыпало множество ярких мерцающих звезд. Луна, круглая, как буханка белого хлеба, висела прямо над нами. Ее обрамлял большой круг, похожий на радугу, только без ярких красок — одни желтые оттенки играли и переливались. Было красиво и немного страшно: такой круглой желтой радуги вокруг луны я никогда не видел. Чтобы развеять страх, я подумал: «Уже скоро утро, а она над самой головой, до рассвета и зайти не успеет. Интересно, куда же она девается днем?» Я спросил об этом Митьку. Он взглянул на луну, подумал и небрежно сказал:
— Успеет: вниз ей катиться легче, чем наверх подниматься.
На большой высоте прошел на запад самолет. Его мощный прерывистый гул медленно передвинулся по небу и затих.
— Наш тяжелый бомбардировщик пошел, — определил Митька.
— А может, это немецкий?
— Ну да! Что я, не слышу по звуку? — возразил он, провожая настороженным ухом гул самолета. — Еще слышен!..
— Вот если бы он сел возле скирды, — размечтался я, — взял бы нас, и айда. Перелетели б через фронт, а там Лешка наш, отец твой, дядя Андрей — все-все наши, свои! Обрадовались бы, а мы б им все рассказали, что тут творится…
Митька молча слушал, не перебивая, а когда я кончил, медленно проговорил:
— Да-а… — И тут же, словно спохватившись, быстро отогнал от себя эти мысли как несбыточные: — Если бы да кабы…
Где-то далеко-далеко один за другим раздалось несколько глухих взрывов, земля тяжело вздохнула, и снова воцарилась тишина.
Как только рассвело, мы тронулись дальше в путь. Идти было тяжело, но это уже не страшило: наступал день. Луна так и не успела скатиться к горизонту, она лишь поблекла. А когда взошло солнце, она совсем исчезла, словно растаяла в синеве неба.
К полудню, измученные и усталые, мы набрели, наконец, на небольшое село и постучали в крайнюю хату.
— Хто там? — спросил женский голос из-за двери.
— Теть, пустите погреться… — попросил Митька.
Дверь открылась, и мы увидели женщину в накинутом на голову детском пальтишке вместо платка. Она быстро, как-то сразу осмотрела нас обоих с ног до головы и сказала:
— Заходьте.
В теплой комнате было чисто. Ровный, гладкий земляной пол аккуратно смазан серой глиной. От двери до стола, стоящего в углу, лежала разноцветная узкая дорожка домотканой работы. Плита подбелена, ровные, словно под линейку, наведенные пояски делали ее красивой, нарядной. Большие увеличенные фотографии на стене украшены вышитыми крестиком рушниками. С печи то поодиночке, то сразу все вместе выглядывали три беленькие детские головки, и три пары любопытных глаз посматривали в нашу сторону.
— Проходьте, сидайте, — пригласила хозяйка, но мы взглянули на свои ноги и, потоптавшись на месте, остались стоять у порога. Снег на сапогах начал таять, и под ногами образовались целые лужи. Заметив наше смущение, она сказала:
— Ничого! Учора тут таке було — полна хата солдат.
— Немцы?
— Румыны. На фронт погнали… И що воны думають — уси идуть шукать смерти до нас: и нимци, и итальянци, и румыны — кого тильки тут нема. Да вы сидайте, — снова пригласила она.