Баконя фра Брне
Шрифт:
— Останься, сынок, до завтра и приходи на мессу.
Что бы это могло означать? Сердар предполагал, что епископ позовет их к себе на обед. Староста клялся, что приглашению епископа он обрадовался бы больше, чем если бы ему подарили половину Зврлева. Баконя сомневался, однако так и не мог понять, почему его оставляют, зная, что он торопится. Но каково было его удивление, когда на другой день в церкви ему сообщили, что епископ нынче утром посвятит его и он будет фратером — фратером! Баконя и Сердар переглянулись. Космач пал ниц на ступени бокового алтаря и не шевелился, пока не заиграл орган. Тогда он поднял голову. Баконя уже стоял коленопреклоненный перед епископом в златотканой одежде,
И Баконя стал отныне фра Брне! Вчера дьякон — сегодня фратер! Виданное ли дело?
Таков был сюрприз фра Тетки, который выхлопотал все это у епископа, своего школьного товарища!
Баконе казалось, что он спит. И всю обратную дорогу, подобно Сердару и Космачу, которые, подкрепляясь в каждой корчме, отнюдь не трезвели, Баконя не мог прийти в себя и поверить, что он больше не Иве, а фра Брне, именно «фра», как уже величали его отец и Сердар. Староста под тем или иным предлогом останавливал каждого встречного и докладывал ему, что «вот этот красивый священник мой сын, которого сейчас зовут вра Брне! Двадцать пятый вра в нашем роду, браток!»
Новый фра Брне ни за что не согласился завернуть в Большую остерию, и они объехали ее. Ему было неловко показаться перед Цветой с выбритой макушкой.
Итак, на четвертый день они прибыли в монастырь. Молодой фра Брне сначала отправился к дяде, опустился на колени и выплакался у края его постели, потом пошел к фра Думе и, наконец, к Кузнечному Меху и Бураку. Буян поцеловал его с кислой миной. А Навозник плакал от радости и без умолку болтал. Пышка вертелся беспрестанно подле него и целовал руки.
Дядя подарил Баконе сотню талеров. Одарив челядь, он отправился с отцом в Зврлево и отслужил там первую мессу. Пировали три дня, закончился пир побоищем между Обжорами и Сопляками. Баконя подарил родителям половину того, что осталось, и вернулся в монастырь…
Старый фра Брне еще шесть месяцев прожил в полном сознании, все более страшась смерти. Наконец он умер.
Молодой фра Брне ухаживал за стариком с сыновней нежностью, однако в то же время через день на заре уезжал в Большую остерию, и даже для воробьев не оставалось тайной, какой силе он поддался.
XII
ФРА ЕРКОВИЧ XXV
Прошел год со дня смерти фра Брне — Квашни. Баконя фра Брне прибыл в свой приход в К., сменив фра Скрягу Сыча. Три дня молодой фратер жил в доме приходского священника в качестве гостя. Его красавец серый жевал в углу конюшни сено, а слуга (один из младших Обжор) жался к старому слуге Скряги. Фра Брне по целым дням занимался делами, составляя инвентарь церковной утвари и приходского имущества. Зловредный Скряга нарочно тянул и придирался ко всякой мелочи, но фра Брне, вооружившись терпением, все, даже оскорбительные слова, принимал с улыбкой. Зажиточные крестьяне приходили и порознь и группами знакомиться с новым священником. Слава давно опередила его. Было известно, что он молодой, писаный красавец, скачет на коне, как бег, силен, как лев, храбр, как гайдук, и к тому же богатый отпрыск старой святой лозы. Трудно было поверить, что все эти качества могли соединиться в одном лице, но и то, что могли увидеть прихожане с первого взгляда, приводило их в восторг. Фра Брне по-дружески встречал каждого и всячески старался дать им почувствовать разницу между ним и старым фра Скрягой. И крестьяне уходили довольные. Только молодые люди вертели носами, ведь от одного только слуха, что к ним прибудет фратер, какого нет во всей Далмации, женщины просто взбесились! А что же будет, когда они увидят его воочию и услышат, как он поет! Ибо, говорят, и поет он замечательно.
Наконец фра Скряга убрался. Фра Брне приказал побелить все пять комнат, в верхнем этаже поставил новую красивую мебель, приобретенную в городе. Прежнюю комнату работника у входа переделал в канцелярию, чтобы крестьяне не шлялись по всему дому, разыскивая «вратера». А для убедительности приказал сделать перед лестницей решетку. Начались работы в изрядно запущенных дворе и саду.
Все отняло дня три-четыре. В селе следили за каждым его шагом, и всякое его слово передавалось из уст в уста. Каждое утро он служил малую мессу, но стояло самое горячее время — в полях окапывали кукурузу, — и никто не появлялся ни в церкви, ни в доме.
Наконец наступило воскресенье.
Все, и стар и млад, собирались в церковь. Мужчины брились, женщины проветривали парадные юбки и передники, занимали друг у друга мыло, наливали в кувшинчики ракию, в мехи вино, доставали с чердака гранаты, вынимали айву со дна сундука и сгоняли стада в одно место, чтобы побольше пастухов могло прийти на богослужение. Едва взошло солнце, народ повалил со всех сторон под звон колоколов, забил до отказа церковь и просторное кладбище вокруг нее. Старики расселись перед двором фратера. Обжора в новом платье, подбоченившись, расхаживал по двору, точно солдат на часах. Когда староста направился к пастырскому дому, Обжора поднял голову и отмахнулся — только и всего.
Ждали долго, поглядывая на открытые окна, задернутые кружевными занавесками — предметом непрестанных расспросов и догадок «женского населения». Старый пономарь, служивший уже восемнадцати священникам (в К. они часто менялись), сидел возле церкви, опустив голову. Вероятно, он вспоминал все прошлые торжества по случаю первой мессы новопоставленного священника, потому что, внезапно подняв голову, сказал: «Ну, такого еще никогда не бывало!» — и направился в дом фратера, не обращая внимания на возражения Обжоры. Но на пороге столкнулся с фра Брне и отступил.
Все встали. Люди, никогда до сих пор не видавшие фра Брне, разинули от удивления рты. А он, полный достоинства, прикрыв белым платком голову от солнца, легкой поступью прошел между расступившимися стариками на кладбище. Люди окружили его. Через две минуты обе его руки и веревочный пояс стали влажными от поцелуев. Кое-как освободившись, он вошел в ризницу, чтобы облачиться.
А затем более двух часов счастливый пастырь очаровывал свою новую паству. С той минуты, как зазвучал его звонкий голос, до той, когда в конце своей приветственной проповеди он сказал «аминь», никто не спускал с него глаз.
После мессы пономарь и Обжора вынесли из дома ракию и стали угощать народ, приношения же ставили перед Брне, однако он почти все роздал детям. Потом молодежь закружилась в коло, а старики со священником отправились в сад, где устроили ему со свойственным крестьянам лукавством форменный экзамен. Баконя хорошо усвоил уроки Сердара, которые ему сразу же пригодились. О чем только его не спрашивали! Один просил лекарства от неизвестной болезни, другой — совета по какой-то тяжбе, третий туманно намекал, что ему нужны деньги и что он готов дать под них хороший залог, и т. д. Баконя до противного подробно пустился расспрашивать первого о его болезни, потом столь же долго давал ему всевозможные советы, точно так же поступил он со вторым вопросом, а потом притворился, будто не понял или не расслышал третьего вопроса. Этому учил его Сердар: «Говори без умолку обо всем, что не задевает твоих интересов, но как только крестьянин коснется дела, которое может принести тебе ущерб, прикинься непонятливым и даже глуповатым».