Баконя фра Брне
Шрифт:
Перед обедом народ разошелся. У мужчин создалось мнение, что фратер умен, у женщин — что он скромен и любит детей. К тому же рассказывали длинные истории, как он чисто, по-господски, содержит дом и что ест совсем простую пищу, которую готовит ему родственник. Видать, не гордый, не скрывает, что Обжоры родичи ему.
После обеда Баконя проехал по селу, останавливался перед каждым двором и беседовал, стараясь не встречаться взглядами с женщинами, хотя их глаза так и впивались в него. И тем не менее в тот вечер молодкам из-за фратера досталось изрядно тумаков — правда, под иными предлогами…
Однако через несколько недель народ убедился, что фратер хоть молод и горяч, но вовсе не такой, как о нем судили с первого взгляда!
Однажды в будни, под вечер,
На другой день, до обеда, прибыли поп Илия, Сердар и Томо, Машин сын из Большой остерии. Баконя их, видимо, ждал, потому что каждую минуту выбегал из дому и смотрел на дорогу. Он сдержал слово, данное попу Илии, прогостив у него два дня еще до получения прихода. Поп Илия, бездетный вдовец, славился своим гостеприимством. Для Бакони было делом чести отплатить попу тем же, да так, чтобы добрая слава о молодом фратере разнеслась на всю округу, хотя бы это и повредило ему во мнении его прихожан; нечего и говорить, что Сердара Баконя ждал, как родного, и что приезду Томо он тоже был рад.
Четыре дня пировали гости. Хозяин и Сердар, отслужив сначала мессу, будили попа Илию, и все трое верхами ехали на прогулку. Повар изощрялся в своих талантах, всякий раз удивляя попа Илию, а тот был великим чревоугодником! Особенно наслаждались они с Сердаром морской рыбой, и потому, что соскучились по ней, и потому, что под нее так хорошо пьется. После обеда расходились соснуть, а потом снова гуляли до ужина. За ужин садились поздно…
Наконец поп Илия и Томо уехали. Сердар остался. На следующий день уехал и Баконя, якобы погостить к родным, как, по крайней мере, было сказано в правлении общины; вместо себя Баконя оставил Сердара. Два дня прожил он в Большой остерии, а оттуда еще на два дня уехал в Зврлево, на свадьбу Чернушки. На обратном пути у него снова случилось дело в Большой остерии, и он завернул туда на денек. Вернувшись в приход, Баконя воочию убедился, что Сердар полюбился крестьянам: он застал его на кладбище распивающим вино в многолюдной компании…
Прошел месяц, как гостит Сердар, а Баконя по-прежнему раз в неделю уезжает все в ту же остерию. Что говорить, люди шептались на его счет, но никого не трогало, что фратер проказит где-то на стороне.
В начале страды Сердар вернулся в монастырь, затем пошли гости из Зврлева. Первыми приехали Космач, Пузан и старый Обжора. Приехали и загостились. Космач и Обжора целые дни проводили в виноградниках, знакомились с крестьянами. Старосту повсюду принимали хорошо, все дивились его необыкновенной силе, когда он шутя поднимал кадки с суслом. А Обжора, заглушая всех, расписывал достоинства рода Ерковичей. Он уверял, например, будто у них никогда не случалось невесты-ведьмы и потому их девушкам нет отбою от женихов. Своего дядю — мошенника Юрету — оба изображали легендарным юнаком, наводившим ужас на ркачей.
Вслед за ними появились Хорчиха, Косая, Заморыш и дядя Шакал. Хорчиха задумала женить Заморыша, и потому она и дочь очень ловко повсюду намекали на это. Как только Шакал сообразил, что к чему (а ему весьма кстати пришлись бы лишние двадцать пять талеров), он прожужжал всем уши на селе, рассказывая о порядочности Космача и Хорчихи и их больших достатках. Наконец, к великому удивлению Бакони, однажды вечером ему открылся их замысел. Проговорился, разумеется, Шакал в одной из своих здравиц, в которой внимание молодого фратера привлекло следующее место:
— А дабы твое высокое преподобие связало наше малое и далекое Зврлево с этим богатым и благородным селом, имеется наш юный Йозица, которого твое преподобие может осчастливить…
— В чем дело? — спросил Баконя угрюмо. — Выкладывайте все, как есть, что это значит?
Заморыш убежал.
— Ей-богу, дело наполовину слажено. Ничего не надо, скажи только слово, — начала
— Знаю, знаю, — прервал ее нетерпеливо сын, — но с кем вы уговорились, кого хотите сватать?
— Да есть тут одна. Вица Еретина…
— Вица! — воскликнул пораженный фратер. Вица была вдовой, чуть ли не на десять лет старше Йозицы, и притом таких размеров, что могла, как говорится, заткнуть его за пояс. Баконя тотчас понял, что их натолкнуло на такой выбор: вдова была богатая и бездетная.
— С ума вы все посходили? — сказал он. — Пара ли она дураку Йозице? Да разве она для нашего Зврлева, для нашего дома? Женщина привыкла жить на равнине и, ей-богу, в достатке.
— Все это пустяки, ты только дай согласие, — вмешалась Косая.
— Да что там «грузная», «богатая», «старая» и что там еще не знаю, — вмешался Шакал. — Главное дело — почет. Она женщина мудрая, насколько понимаю, и больше всего хочет назваться снохой вра Брне Ерковича.
Спорили долго, в конце концов Баконе не оставалось ничего другого, как согласиться, и Шакал на другой день передал «золото» и огорошил Вицу и гостей такой здравицей, какой до сих пор еще никогда не произносил.
В третьем нашествии участвовали Чернушка с мужем, Сопляк, Культяпка и Шлюха. Приехали они перед рождеством. Баконя побаивался, что Культяпка и Сопляк явились только ради того, чтобы ознакомиться с местностью — легче будет потом «прихватывать», поэтому повар и Обжора получили наказ: не давать им трезветь! Баконя считал это единственным средством обезопасить приход от беды. Помешать же Шлюхе лечить в селе детей от крапивницы и сглаза ему так и не удалось.
Таким образом, прихожанам представился случай познакомиться почти со всей родней Бакони. И хотя большинство родичей не произвело особо дурного впечатления, все же крестьяне диву давались, в кого уродился Баконя.
После праздника Сердар приехал снова. Баконе стало легче, и он смог снова съездить в Большую остерию. А когда вернулся, его новый приятель, брат Вицы, начал строить большой дом по соседству с приходским. Все село знало, что он бедняк бедняком, и потому люди решили, что это задумала Вица и что она приведет примака. Брат отмалчивался, хотя его нередко спрашивали. А у Бакони на душе лежали две тяжкие заботы, две свадьбы — брата и Цветы. Цвету уже посватали за одного вдовца, разорившегося лавочника, у Йозицы прошло уже третье оглашение. Больше всего огорчений причиняло фратеру последнее — он боялся осрамиться и часто советовался с Сердаром. Не будь его, Баконя, вероятно, отложил бы свадьбу, а потом и расстроил ее. Но Сердар положил конец его колебаниям, начав торопить со свадьбой. Он даже съездил в Зврлево за сватами. Крестьяне дивились, убедившись, что Вица все-таки перебирается в Зврлево.
Тем временем новый дом покрыли крышей, заперли, и он стоял пустым.
Вицын брат жаловался, что не хватает денег на его дальнейшее устройство, и в то же время намекал, будто его обманула каким-то образом сестра. Он прослышал, что власти решили отправить на постой в село жандармов, и хотел им спешно подготовить квартиру.
Все это происходило осенью, накануне храмового праздника, когда, по обычаю, в село сходилось множество крестьян, духовенства и горожан. Среди них был и некий купчик из дальнего городка со своей женой. Человек он был пожилой и уродливый, а жена не только лет на двадцать моложе его, но и сущая красавица, такой легко пару не подыщешь! И даже в этой давке они привлекали всеобщее внимание; она — красотой, а он — уродством. Его звали Иваном, ее — Цветой. Казалось, они сами почему-то хотели привлечь к себе симпатии крестьян, с которыми больше всего и разговаривали. Цвета говорила ласково и обходительно, Ивана очень заинтересовал новый дом, и он долго и внимательно осматривал его. Говорил, что его давнишняя мечта приобрести где-нибудь в селе такой дом с небольшим садом, где можно было бы укрыться в знойную летнюю пору. Крестьянам льстило, что у них поселится состоятельный горожанин, и все бросились уговаривать купца купить, а продавца уступить в цене, и дом был куплен.