Бактрианы и дромадеры, Клем
Шрифт:
Психоаналитик сказал, что с ним по телефону говорил его Ид.
— Как это мой Ид является лучшим продавцом в городе в пятистах милях отсюда, когда сам я здесь? — пожелал узнать Клем. — У других Иды не такие талантливые.
Психоаналитик сказал, что Клем страдает тмемой или диэретикой некоторой части его психического аппарата с непонятным названием.
— Черт побери, я экстраверт. С экстравертами такого не бывает, — сказал Клем.
В итоге Клем попытался наладить свою опороченную жизнь. Он быстро вернулся к своему обычному весу. Но никогда в жизни больше не говорил по телефону. Он
Чтобы следить за своим другим собой, он возобновил одно свое старое знакомство. В некой фирме в Нью-Йорке был человек, которому он регулярно звонил; у этого человека был ясный и открытый ум, который не испугать было чем-то необычным. Клем встретился с этим человеком (к чему скрывать? Его звали Джо Заботски), но не в фирме, а после работы в одном месте, где, как он знал, Джо часто бывал.
Джо выслушал историю Клема и поверил ему — после того, как позвонил (в присутствии Клема) другому Клему, определил, что тот в тысяче миль от него, и заказал дополнительный месячный запас их уникального продукта, который ему не был сейчас нужен.
После этого Клем видался с Джо в среднем раз в месяц, примерно сразу после того, как другой Клем, по его соображениям, совершал свой ежемесячный звонок в Нью-Йорк.
— Он немного меняется, как и ты, — сказал однажды вечером Джо. — Да-да, с ним было то же самое, что и с тобой. Он сильно похудел довольно давно, в тот день, который ты назвал критическим, и быстро снова набрал вес, совсем как ты. Меня мучит вопрос, Клем, кого же из вас я знал. Есть что-то между нами, что он помнит, а ты нет; есть то, что ты помнишь, а он нет; и, черт побери, есть такие вещи, которые помните вы оба, но они касаются только меня и еще одного человека, но не меня и еще двоих. За эти несколько месяцев твое лицо, кажется, слегка округлилось, а его слегка похудело. Ты все еще похож на себя прежнего, но не так похож, как с самого начала.
— Знаю, — сказал Клем. — Я сейчас изучаю психоаналитиков, раз уж они не смогли изучить меня, и узнал один их трюк. Я беру свою старую фотографию, разрезаю посередине, и соединяю каждую половину с ее зеркальным отражением. Получаются два лица, которые чуть-чуть различаются. У каждого две половины чуть-чуть различаются. Предполагается, что эти два лица отображают две стороны личности. Я смотрю на себя и вижу, что все больше становлюсь похожим на одну такую сторону; ну, а он должен становиться все больше похожим на другую. Он говорит, что между ним и Вероникой есть какие-то неровности, так ведь? И никто из них не понимает, в чем дело? Вот и я не понимаю.
Клем жил скромно, но начал больше пить. Он наблюдал, через своего посредника Джо, и всякими другими способами, за другим собой. И ждал. Это была самая необычная его сделка, а обдурить его в сделках могли немногие.
— Он не умнее меня, — крутилось в голове у Клема. — Но, с ума сойти, если он это я, он все же довольно умный. Что бы он сделал, будь он на моем месте? И, я так понимаю,
Следуя своей привычке выпивать, размышлять и ждать, Клем бывал в разных небольших заведениях, и вот что однажды случилось в баре у Двуликого. Этим баром заправлял Двуликий Террел, двурушник и джентльмен, в чем-то даже денди. Какой-то человек уселся за слабо освещенный стол рядом с Клемом, и как только Двуликий принес выпивку, он начал говорить.
— Почему у Матфея два осла? — спросил человек.
— Какой такой Матфей? — спросил Клем. — Не понимаю, о чем вы.
— О стихах с первого по девятый, песнь двадцать один, конечно, — сказал человек. — В других Евангелиях только один осел. Когда-нибудь думали об этом?
— Нет, как-то не приходилось, — сказал Клем.
— Ну тогда скажите, почему у Матфея два беса?
— Чего?
— Стихи с двадцать восьмого по тридцать четвертый, песнь восемь. У других евангелистов только один бесноватый.
— Может, сначала был только один чокнутый, а потом он и другого с ума свел, который рядом пил.
— Это возможно. А, вы шутите. Но почему у Матфея двое слепых?
— Стих и песня, где там двое слепых? — спросил Клем.
— С двадцать седьмого по тридцать первый, песнь девять, и еще с двадцать девятого по тридцать четвертый, песнь двадцать. В обоих случаях у остальных только один слепой. Почему Матфей столько всего удваивает? Есть и другие примеры.
— Может, ему очки были нужны, — сказал Клем.
— Нет, — прошептал человек. — Думаю, он был одним из нас.
— О каких «нас» вы говорите? — спросил Клем, но уже начал подозревать, что его случай не уникален. Предположим, такое случается один раз на миллион? Тогда в стране есть несколько сотен таких расколотых людей, и они склонны собираться — в таких местах, как гриль-бар у Двуликого. Чувствовалось, что почти каждый посетитель здесь чего-то лишен или как будто расщеплен.
— И вспомните, — продолжал человек, — что имя — ну, или прозвище — еще одного апостола было «близнец». Но чей он был близнец? Думаю, наша общество зародилось уже тогда.
— Он хочет тебя видеть, — сказал Джо Заботски Клему, когда они встретились спустя несколько месяцев. — Она тоже.
— Когда он начал подозревать, что есть другой я?
— Он понял, что что-то не так, с самого начала. Когда все так, человек не худеет разом на сто фунтов. И уж совсем он понял, что что-то не так, когда все его счета опустели. Это был не подлог, и он это знал. Они не могли бы устроить хороший подлог, потому что торопились, все говорили по-разному и нервничали. А подписи были настоящими, он их признал. Черт, интересный ты парень, Клем!
— Много ли поняла Вероника, и как? И чего она хочет? А он?
— Говорит, начала догадываться с самого начала. «Ведешь себя как недочеловек, Клем», — говорила она ему, то есть, тебе. Хочет видеть больше своего мужа, говорит, другую половинку. А он хочет поменяться с тобой местами, по крайней мере, время от времени, на пробу.
— Не буду! Пускай сварится в этом! — тут Клем назвал Клема так мерзко, что в рассказе мы это опустим.
— Полегче, Клем, — стал успокаивать его Джо. — Ты ведь себя так называешь.