Бал хищников
Шрифт:
В самой Drexel эта история получила довольно неожиданное продолжение. Все судили и рядили, почему человек так быстро ушел. Молодые сотрудники фирмы не знали, за что именно Энгеля в 1984 году отправили в отставку. Однако многие уже поняли, какой он заядлый бабник, и думали, что и в прошлый раз, как и в этот, он наверняка допустил какую-нибудь бестактность. В любом случае эти молодые люди с дипломами Гарварда, которые уже поработали в лучших фирмах Уолл-стрит и выбрали Drexel, считали Энгеля (и его давнего клиента Виктора Познера) неприятным пережитком прежней Drexel и предпочли бы от него избавиться. Если фирме нужно поддержать добропорядочный имидж, полагали они, самое время этим заняться.
Андерсен и Уэйнрот, возражавшие против возвращения Энгеля, пригрозили отставкой. Буквально за две недели, к началу февраля, поднялась такая волна протестов против Энгеля, что ее стали называть «революцией». Когда 6
Джозеф, который в прежние, более оптимистические, времена называл себя «добрым доктором» Drexel, попросил, как говорят, неделю и обещал устроить так, чтобы «все были довольны». Но это оказалось невозможно. Энгель вновь подал в отставку и вернулся к прежнему статусу консультанта.
Эпопея Энгеля заняла меньше месяца и на общем фоне невзгод Drexel казалась сравнительно мелким эпизодом. Но поскольку люди Drexel уже были выбиты из колеи, испытывали тревогу, неуверенность и опасались за свое будущее, история с Энгелем еще более ухудшила моральный климат, в очередной раз показав всем неприглядную сторону фирмы.
Моральный облик Drexel, конечно, не являлся непосредственным объектом правительственного расследования. Однако по сути дела именно в нем все и заключалось. Правосудие вряд ли могло представить сводничество Энгеля как нечто уголовно наказуемое, но деятельность Энгеля проливала яркий свет на общие методы Drexel. Действительно, шла ли речь о рекрутировании «девочек» или об уламывании клиентов с помощью угроз, все укладывалось в единое кредо: для победы любые способы хороши.
Перед лицом этого кредо прочее отступало на задний план. Мораль и законность превращались в пустые условности, нужные только людям заурядным, менее творческим, менее агрессивным, лишенным провидческого дара. Милкен, попиравший святыни и творивший Drexel по своему образу и подобию, неизменно презирал традиционные представления и общепринятые методы бизнеса. Но именно благодаря нарушению установленных правил Drexel и сумела из ничего стать богом.
Именно это кредо требовало вернуть Энгеля. Джозеф, как говорят, сам Энгеля не терпел. Весьма возможно, что и делишки Энгеля внушали ему отвращение, но ведь он наверняка о них знал и попустительствовал много лет. В интервью «Institutional Investor» по поводу помещенной там в августе 1986 года статьи о Милкене (где упоминались дамы легкого поведения на ужине в «Chasen's» и в Бунгало 8) Джозеф выразил предельное, но лицемерное возмущение. Заявив, что у него «челюсть отвисла», когда он об этом прочитал, Джозеф добавил: «Я переговорил с Майклом и предупредил: „Если там действительно появится хоть одна такая дамочка, я тут же всех уволю, беспощадно…". Но меня все уверяли: „Да полно, Фред, никого такого там не было, ты шумишь на пустом месте, как ты мог подумать?". Я им сказал: „Ладно, но чтобы никогда ни одной дамы, которая может нас скомпрометировать своими занятиями". Думаю, могу вас заверить, что у нас бывают только те женщины, присутствие которых абсолютно оправданно, и среди них нет дам легкого поведения».
Если бы Джозеф твердо придерживался своего намерения создать организацию, сравнимую с Goldman, Sachs, он мог бы воспользоваться этими слухами, чтобы раз и навсегда расстаться с Энгелем и его свитой (в крайнем случае можно было бы признать и это) из начинающих актрис и моделей. Но когда почва под ногами начала колебаться, Джозеф и тут остался верен неизменному кредо Drexel. «Он якобы решил, – с усмешкой заметил один сотрудник, – что Донни полезен для бизнеса».
Вероятно, того же суперпрагматического кредо – для победы все средства хороши – Drexel придерживалась и в своей реакции на расследование. Первые месяца два после Дня Боэски фирма пребывала в замешательстве, явно без определенной оборонительной стратегии, и день ото дня все больше втягивалась в кризис. Всех очень беспокоило, не станет ли кто-нибудь сотрудничать с властями. В какой-то момент управляющие отдела корпоративных финансов в Нью-Йорке задумали оставить Западное побережье на произвол судьбы и заявить властям, что догадывались о тамошних махинациях (но никогда не имели надежных доказательств, а потому к властям не обращались), а сейчас хотят заключить сепаратный мир.
Однако этот план был отвергнут как подлый и неблагодарный по отношению к властелину, который дал им несравненно больше денег, чем они могли получить без него, – да и непродуктивный, поскольку фирме все равно не удалось бы избежать ответственности. Вместо него Drexel приняла решение выступать единым фронтом и – если только правосудие не раздобудет неопровержимых улик – обороняться до конца.
Самой опасной уликой в руках правосудия были, естественно, 5,3 миллиона долларов, которые Боэски перевел Drexel в Беверли-Хиллз. После того как аудиторы Боэски попросили документы о назначении платежа, Лоуэлл Милкен и Доналд Бальзер прислали счет-фактуру, удостоверяющий, что речь идет о комиссионных за «консультирование и прочие подобные услуги». В феврале в «The New York Times» появилась статья Джеймса Стернголда. В ней приведены уточняющие свидетельства ряда управляющих Drexel; они утверждали, что речь идет о комиссионных за разработку нескольких операций по заказу Боэски (тендерных предложений на приобретение Financial Corporation of Santa Barbara, Scott and Fetzer и, в числе прочего, «U.S. News and World Report»), которые он не смог провести. Другой представитель Drexel добавил, что в ряде случаев Боэски снимал свое предложение в последний момент и что часть платежа является компенсацией за разработку несостоявшихся сделок.
Однако подобные объяснения постфактум, без соответствующих документов, звучали весьма неубедительно, особенно в сравнении с документацией Боэски, подтверждавшей его версию, и теми документами, которые оказались в распоряжении властей (насколько можно судить по материалам, приведенным в «The Wall Street Journal» Стюартом и Херцбергом).
По утверждению одного сотрудника Drexel, проблему (отсутствие отчетной документации со стороны фирмы) решили путем фабрикации нужных бумаг. В начале апреля 1987 года этот сотрудник заявил в интервью, что примерно месяц назад «книги подправили», и там появился, по меньшей мере, один документ, подтверждающий финансовые требования к Боэски (которых никогда не было) в рамках платежа: примерно один миллион долларов за подготовительные исследования для сорвавшихся сделок Боэски. Если подделка действительно имела место, она, несомненно, была отчаянным и плохо продуманным шагом, поскольку вымышленная ситуация сразу же вызывала вопросы. Исследовательские разработки Drexel приобрели известность лишь в предыдущие два года, а в 1984 году, когда шла подготовка перечисленных сделок, уровень исследований был существенно ниже. Особенно сомнительно, что Боэски, гордившийся исследовательским потенциалом собственной организации, заплатил за материалы Drexel. Более того, когда Боэски все же использовал исследовательские материалы других фирм с Уолл-стрит, он часто получал их даром, в обмен на возможность заработать комиссионные на его сделках.
Официальный представитель Drexel заявил, что одновременно с оприходованием в марте 1986 года комиссионных поступлений на 5,3 миллиона долларов приказом по фирме эти деньги распределялись между отделом корпоративных финансов, исследовательским отделом и отделом высокодоходных облигаций и что никаких изменений впоследствии не было.
Глава 17
Уничижение
Через год после Дня Боэски Drexel все еще пребывала в состоянии неопределенности. Возможные обвинения уже много месяцев детально обсуждались в прессе, но пока большое жюри не предъявляло их официально. Тем временем мир быстро менялся. Ужасный крах фондового рынка 19 октября 1987 года многие восприняли как конец эпохи – пятилетней эпохи «бычьего» рынка, который подстегивал деловую лихорадку на Уолл-стрит, эпохи, превращавшей самые смелые финансовые фантазии в реальность. В результате краха волшебные сущности «долг» и «кредит», которые еще совсем недавно казались поистине магическими средствами, способными мгновенно создавать богатство на корпоративном поприще, подверглись демистификации и были объявлены плодом невоздержанности, грозившей теперь, перед лицом всеобщего отрезвления и возможной рецессии, собрать свою прискорбную дань. Чары – по крайней мере, на время – рассеялись.
Отнюдь не Милкен начал вакханалию слияний и приобретений восьмидесятых годов. Ведь поначалу он был всею лишь аутсайдером, вынужденным действовать на периферии. Сила у Милкена появилась лишь после того, как он с помощью коллег снабдил своих воинов оружием и преобразовал методику «фондов из воздуха» (придуманную на семинарах Гобхаи, но не применявшуюся на деле) в «очень ответственное» заявление. Однако стоило только Милкену войти в игру – и он как никто сумел изменить ее по своим правилам. Поэтому в каком-то смысле казалось даже естественным, что эпоха заканчивается именно тогда, когда ее главному импресарио подрезали крылья (правда, в начале 1988 года бизнес слияний и приобретений вновь пришел в себя, а Милкен был уже удален со сцены).