Балканы: окраины империй

Шарый Андрей Васильевич

Один памятник в центре Скопье, и неплохой, кстати, – всадник на словно бы крылатом коне, скачущий против ветра, – напоминает о Петре Карпоше, гайдуке, поднявшем в 1689 году восстание против султанской власти. Крестьянскую армию Карпоша поначалу поддержала Австрия, но на подступах к Ускопу (так называли Скопье в османский период) бунтовщиков остановили эпидемия холеры и смерть от этой болезни габсбургского генерала-итальянца Энея Сильвио Пикколомини. Народный герой остался без союзников. Карпоша схватили и посадили на кол на Каменном мосту посередине Вардара. Смотреть именно с этой точки в быструю мутную воду реки – особенно глубокомысленное занятие.

Я помню Скопье на рубеже веков: типичный для Балкан хаотичный город, едва ли не с фундаментов отстроенный после землетрясения 1963 года, выглядел бедненько и не слишком чисто, в полном соответствии с канонами позднесоциалистической архитектуры – холодные партийные здания, безликая жилая застройка, пренебрежение к уюту пространства, увлечение брутализмом. Теперь в центральных кварталах все иначе: богато и нарядно, в том смысле, какой в богатство и роскошь вкладывают в осознавшей свою ценность провинции.

Скопье. Открытка. 1937 год

“В Стефании, столице Муравии, я сошел с белградского поезда вскоре после полудня, – начинает свою короткую политико-детективную повесть Дэшил Хэммет. – Погода была отвратительная. Пока я выходил из железнодорожного вокзала, этого гранитного сарая, и садился в такси, холодный ветер хлестал мне в лицо ледяным дождем и капли стекали за воротник”. Под Стефанией, “столицей самой маленькой балканской страны”, вполне можно иметь в виду Скопье. Хэммет, рассказавший о смешной и трагичной балканской суете в 1928 году, на десятилетия, сам того не предполагая, предвосхитил македонскую независимость, но суть уловил точно: слабый способен выжить, учитывая интересы сильных соседей и используя их противоречия. Да и в остальном этот мастер криминальных историй, пожалуй, был прав: частному детективу из Сан-Франциско, приехавшему в балканскую тмутаракань на розыски непутевого американского аристократа, под силу устроить в такой кукольной стране госпереворот с целью превратить ее из республики в монархию.

В отличие от книжного героя, я свел первое знакомство со Скопье теплым майским вечером, прибыв в этот город на автомобиле из Софии, поскольку попасть в Македонию тогда по-иному было проблематично. Городской аэропорт (еще не принявший имя античного императора и еще не отказавшийся от него) в связи с вооруженным конфликтом НАТО и Югославии был закрыт для гражданских рейсов; международные поезда не ходили из-за наплыва беженцев из Косова и, очевидно, по высшим соображениям безопасности. “Гранитный сарай” разрушило землетрясение-63, в частично восстановленном здании разместился городской музей, некоторые его окна до сих пор заколочены, а стрелки вокзальных часов вечно указывают на тот роковой момент – 5 часов 17 минут утра, – когда спящий город сотрясли подземные толчки. Новое ж/д здание на слоновьих бетонных ногах, под которыми приткнулись автобусные стоянки, меня тоже совсем не впечатлило. Местные жители изъяснялись почти что по-болгарски, вставляя в свою речь сербские слова и охотно откликаясь на попытки чужеземца заговорить с ними на языке бывшей метрополии.

Существование нового языка подтверждено политически: 2 августа 1944 года единогласной декларацией 60 делегатов Антифашистского собрания народного освобождения Македонии. Документ приняли одновременно с заявлением о формировании македонской республики в составе федерации южнославянских народов. Не каждый язык может похвастаться такой точной датой рождения, да еще привязанной к патриотическому дню: 2 августа считается началом Илинденского восстания македонских славян против османских поработителей.

Летнее партийно-партизанское собрание, в котором помимо делегатов-македонцев приняли участие два албанца, два турка, серб, еврей, арумын [4] , а также представители македонских земель, входивших в состав Греции и Болгарии, состоялось в православном монастыре Прохора Пчиньского. Отец Прохор – лесной аскет середины XI века, знаменитый тем, что предрек царствие земное будущему императору Византии Роману IV Диогену. Легенда гласит: взойдя впоследствии на престол (особым способом, женившись на вдове предыдущего императора), Диоген отблагодарил обитавшего в пещере на горе Козьяк старца, повелев заложить в его честь храм. Предсказание отшельника не принесло императору счастья: вскоре Диоген был ослеплен политическими противниками и отправлен в изгнание.

4

Арумыны (влахи, цинцары) – южнобалканская этническая группа численностью, по разным данным, от 300 тысяч до 2 миллионов человек. Считаются потомками ассимилированных римлянами племен иллирийского происхождения, говорят на близком к румынскому языке романской группы. В 1917-м и 1941–1943 годах Италия, оккупировавшая северо-запад Греции, предпринимала попытки образования под своим протекторатом арумынского Пиндского княжества. Арумынское движение не едино: одни его представители, панэллины, предлагают кодифицировать исчезающий язык на основе греческого алфавита, а другие, суперромани, предпочитают латиницу.

Мне приходилось навещать построенную во славу Прохора обитель, теперь накрепко связанную в массовом сознании не только с подвигом православной святости, но и с традициями национально-освободительной борьбы. Это бедненький и очень живописный край: косо уходящая в леса и холмы тишайшая речушка Пчинья, щебет райских птичек, разноцветье полевых трав. Монастырский собор возведен в византийской традиции на руинах древнего храма; в его алтарной части покоятся мощи святого старца; в углу гробницы зияет отверстие, откуда, как уверяют, вот уже почти как тысячу лет истекает благодатное миро.

Поскольку македонскую государственность провозгласили на территории, после Второй мировой войны административно отошедшей к Сербии, посвященный Антифашистскому собранию мемориал, когда время пришло, оборудовали на бывших монастырских землях в ближайшем “своем” селе Пелинац. Коммунисты перекраивали карту Европы не смущаясь, но планы Иосипа Броза Тито расширить южнославянское государство за болгарский и греческий счет не сбылись. Так называемую пиринскую Македонию (название происходит от горного массива на юго-западе современной Болгарии) партизанский маршал планировал переподчинить себе. О “македонском” выходе к Эгейскому морю Тито еще до окончания войны договорился со Сталиным (советский вождь согласился счесть Салоники славянским городом). Однако из этого ничего не вышло, а еще полвека спустя новая Македония оказалась в окружении соседей, каждый из которых имеет к ней какие-нибудь претензии.

До монастырского съезда 1944 года македонские славяне использовали свой язык преимущественно для бытового общения. Родная речь иногда звучала в театральных постановках, применялась для выпуска прокламаций и малотиражных подпольных газет. Базой для “официальной” словесности послужили распространенные в долине Вардара центральные говоры западномакедонского диалекта – те, что посвободнее от влияния и сербского, и болгарского языков. Идеологической подкладкой лингвистической (да и национальной) конструкции стала работа македоно-болгарского филолога Крсте Мисиркова “О македонском вопросе”. В Скопье эту книжку в полторы сотни страниц считают краеугольной для толкования понятия “македонизм”, а в Софии в трактате Мисиркова находят многочисленные внутренние противоречия. Я тщательно проштудировал все пять глав, только чтобы понять: оценка этого труда и фигуры его автора зависят от национальных предпочтений. Да, в книге есть такие слова: “Я – македонец и в интересах моей родины заявляю, что не Австро-Венгрия и Россия являются врагами Македонии, а Болгария, Греция и Сербия”. Но найдутся в творческом наследии Мисиркова и работы, написанные с позиций радикального болгарского национализма. В конце жизни он призывал македонцев-славян признать болгарскую идентичность, принял болгарское подданство и время от времени считал самого себя болгарином. Памятники Мисиркову стоят во многих македонских городах и селах, но похоронен он, скончавшийся в 1926 году в крайней бедности, в Софии.

Ключевой фигурой послевоенной македонской лингвистической стандартизации считается Блаже Конески, универсальный ученый, просветитель эпохи нового балканского Возрождения: он и автор свода орфографии, и писатель, и поэт, и редактор литературных журналов, и президент Академии наук и искусств. Именно Конески смахнул пыль с обложки книги “О македонском вопросе”, именно ему пригодился Мисирков. Югославские коммунисты ковали быстро, пока железо было горячо: в 1945 году закрепили кодификацию языка, организовали и национальный театр, и университет с нужными кафедрами, и радиостанцию; по всей крестьянской республике открыли курсы ликвидации неграмотности. Вышел в свет толковый словарь на шесть тысяч слов; наконец, за парты сели первоклашки, для которых новомакедонское письмо стало единственно естественным. Возникла и македонская школа оперного искусства, пусть в ней и немного классов. Пионер жанра, композитор Кирил Македонски, известный и как теоретик музыкальной терапии, сочинил три опуса на историко-патриотические темы: “Гоце”, “Царь Самуил”, “Илинден”. В устном употреблении, по крайней мере в Скопье, до сих пор городское койне и (все еще часто среди представителей старших поколений) сербский язык югославских образцов. Но важнее рассуждений злопыхателей об обилии языковых заимствований в македонском самоощущение нации, определившей себя через слово, которое она считает родным.