Балканы: окраины империй
Шрифт:
История трех частей того, что уже без малого три тысячи лет считается географически и концептуально целым, – эпирской, вардарской и пиринской Македонии – поучительна. Каждая из этих областей, да не в какие-нибудь стародавние века, а уже в XX столетии, испытала на себе более или менее значительное переселение народов и масштабные этнические чистки, от которых и в этих краях не удержался ни один военный победитель. В каждой области в угоду сиюминутной политике утверждались искусственные, иногда вовсе не соотносившиеся с реальностью идеологические конструкции. У албанцев, болгар, греков, македонцев, сербов, турок – свои, часто полярные представления о том, что на этой по идее общей для них земле было хорошо и что на ней было плохо. Иногда разные народы не могут поделить общих героев, иногда намекают, что давно уже чужое или никогда своим не бывшее считают-таки своим. В начале 1990-х годов на улицах Скопье, например, продавали сувенирную банкноту с изображением Белой башни в Салониках – в качестве национального символа только-только провозгласившей независимость республики. “Одну македонку”, конечно, не пустили в обращение, но греки, отрицавшие право соседей иметь то название страны и тот флаг, которые им нравятся, отреагировали на появление шуточных денег с ажитацией.
Торпедирование
Символика прошлого сегодня играет в любой из частей Македонии важную роль, тени далеких предков то и дело осеняют будничную жизнь. Стилизованная звезда с 16 лучами, мистический знак, обнаруженный в 1977 году в северогреческом ныне городе Вергина (славяне называют его Кутлеш) на гробнице одного из царей древней Македонии – Филиппа II или Филиппа III Арридея, ученые все еще уточняют, кого именно, – каждому народу светит по-своему. В новогреческой культуре реликвия Вергины адаптирована в качестве скрепы античных традиций и современности. Ярко-желтая звезда на синем фоне – эмблема двух греческих децентрализованных администраций, трех периферий (областей), десятков муниципалитетов, ее вообще используют, кажется, все кому не лень: и спортивные кружки, и фольклорные общества, и коммерческие предприятия. В Салониках увидишь этот символ едва ли не на каждом шагу. Новая Македония попыталась было поместить вергинскую звезду на свой государственный флаг, но после яростных протестов из Афин отступила. Теперь на македонском флаге – золотое солнце с восемью лучами на алом полотнище. Напоминает нечто вергинское, но это не “та самая” звезда.
Так что Европа и сейчас край разных политических и исторических скоростей. Маленькая новая страна в балканских горах держится в ногу с собственным временем. Чтобы двигаться в будущее, в Скопье простраивают прошлое, иногда не совпадая по фазе развития с теми, кто уже ушел вперед. По разным причинам то, что для здешних широт новее нового, почти повсюду уже пройдено, хотя часто нет в этом македонской вины, а есть только собственные представления об окружающем мире. Здесь в особой моде гастроли ветеранов современной музыки, другие в Скопье пока не едут: Ян Гиллан исполняет композиции Deep Purple 40-летней свежести, гуру электронной музыки Жан-Мишель Жарр ярко зажигает в лучшем концертном зале суперстарые огни. Со стороны это, как и апелляция к чужой истории, как и толпы памятников на городских площадях, выглядит забавным, но вдруг, спрашиваю я себя, вот такое, совсем из глубины, движение в будущее – объективный процесс, без которого формирование нации и государственности в наше время невозможно? Иными словами, обязательно ли повторять пройденный другими странами путь ошибок, или современный мир, основанный на иных представлениях о функционировании общества, в котором люди и страны связаны между собой совсем не так, как прежде, требует других рецептов? Умозрительный ответ представляется очевидным, но практика не верит в теорию. Власти Скопье закупили в Китае красные двухэтажные автобусы – через несколько лет после того, как в Лондоне от даблдекеров отказались, уверившись в неудобстве их эксплуатации.
Белая башня в Селанике. Открытка. Начало 1910-х годов
Однако есть, есть в македонской жизни своя тихая магия. Домой из Скопье мне пришлось возвращаться каким-то человеконенавистническим авиарейсом – самолет отправлялся в 3.30 ночи. Накануне поздно вечером, прощаясь с городом, я выпил кружку пива марки Скопско на набережной Вардара и, рассчитываясь, чуть замешкался, перебирая малознакомые купюры и монеты. Официант отреагировал моментально: “Дружище, если чуть не хватает, не переживай, ничего страшного…” Вряд ли такое услышишь в другом – кроме Балкан – районе Европы.
2
България
Славянское царство
8
Перевод Павла Антокольского.
В этой книге я довольно много пишу о памятниках, чему есть даже не одно, а несколько объяснений. Когда приезжаешь в малознакомый город, расставленные по площадям и бульварам бронзовые и мраморные фигуры привлекают к себе самое первое внимание, от одного монумента к другому бродишь, словно от маяка к маяку. Это дома они так замыливают глаз, что минуешь их не замечая. Логическому разуму объяснить предназначение памятников сложно: ну к чему, скажите, за большие деньги расставлять по улицам статуи умерших людей? Половина памятников если не у одних, так у других вызывает претензии эстетического характера, вторую половину сносят, как только завершится очередная политическая эпоха.
Памятникам тем не менее отводится важная социальная роль. Они метят национальную территорию, фиксируют общественные фобии и комплексы, заполняют исторические пустоты, но прежде всего символизируют величие государства, даже если формально прославляют силу человеческого духа. Памятники часто утверждают то, что каждому ясно и без них, иногда даже утверждают то, что ни в коем случае не является правдой. Это и есть монументальная пропаганда: высеченная в мраморе или отлитая в бронзе, ложь становится весомнее, ее сложнее отодвинуть из памяти либо опровергнуть усилием воли. Памятники лишают человека свободы выбора: они диктуют норму, трассируют волю правительства, предписывают, чем или кем “настоящему патриоту” гордиться, по какому поводу радоваться и скорбеть; значительно реже, но все же напоминают о том, чего стыдиться. Со стыдом, впрочем, не так просто: траурный мемориал сам по себе словно искупает вину, для многих “закрывает вопрос” личной ответственности или преступлений государства.
Охотнее всего памятники воспевают мученическую смерть во имя идеи и обозначают примеры общественно поощряемого героизма, одновременно выхолащивая содержание подвига, потому что подвиг всегда дело интимное, результат сложного внутреннего выбора, всемерного напряжения личности. Памятники принято ставить на века, но уже через поколение многие из них выглядят смешными или ненужными. Югославский кинорежиссер Душан Макавеев однажды рассказывал мне, как белградские власти запрещали самый ранний его фильм, документальную ленту на производственные темы социализма под названием “Памятникам не нужно верить”. Не из-за философемы в названии запретили, конечно, но и из-за нее тоже. Макавеев прав, однако его никто не слушает, и чем слабее государство идеологически, тем активнее оно занимается возведением памятников.
Все это относится к Болгарии не в большей и не в меньшей степени, чем к другим странам, хотя замечу, что современная датская или шведская концепция монументального прочтения истории заметно отличается от того, как этот вопрос понимают на Балканах или в России. Болгары, имея на то все основания, гордятся древними традициями своей государственности: двумя могучими средневековыми царствами, первое из которых, если верить византийским летописцам, основал 13 веков назад хан утигуров (уногундуров) Аспарух, сын Кубрата из династии Дуло. Местные славяне, охотники и земледельцы, довольно быстро по историческим меркам – примерно за два столетия – ассимилировали пришедших из приволжских степей воинов-булгар, и это общее царство существовало в противоречии с империей ромеев до начала XI века, пока, уже после крещения, не пало под ударами единоверцев из Константинополя. Еще через 200 лет нашлись храбрецы, братья и основатели монархической династии Иван и Петр Асени, которые подняли успешное восстание против Византии и болгарское государство переосновали. Этого импульса хватило еще на пару столетий, а потом ослабевшая от внешних набегов и внутренних распрей Болгария подчинилась новому врагу. 500-летнее владычество Османов уничтожило национальную аристократию, так что дворян и образованного класса, за исключением духовных лиц, не осталось. Процесс болгарского возрождения начинался (как принято считать, в конце XVIII века) почти что с нуля, это было в буквальном смысле слова медленное пробуждение народа. Третье славянское царство, следствие обретения независимости в новых условиях, простояло под скипетром саксонской Саксен-Кобург-Готской династии 38 лет XX столетия; предел ему положили Иосиф Сталин и болгарские коммунисты.
ДЕТИ БАЛКАН
ЮЛИЯ ВРЕВСКАЯ
сестра милосердия и русская роза
“Юлия Вревская”. Плакат художественного фильма СССР – Болгария, 1977. © Мосфильм/FOTODOM.RU
Юлия Вревская, дочь польского дворянина Петра Варпаховского, генерала, участника Бородинского сражения и полтавского землевладельца, пробыла на Балканах всего несколько последних месяцев своей жизни, но в Болгарии считается культовой гуманитарной фигурой. Совсем юной девушкой, выпускницей Смольного института Юлию Варпаховскую выдали замуж за незаконнорожденного сына князя Александра Куракина, барона и генерал-лейтенанта Ипполита Вревского. Этот суровый покоритель Кавказа, 20 лет проведший в завоевательных походах вдали от родного Петербурга, был одним из немногих офицеров, с которыми поэт-поручик Михаил Лермонтов (ровесники, они учились вместе и оба участвовали в сражении на реке Валерик) “не позволял себе разговаривать в тоне насмешки”. К моменту знакомства со своей суженой 44-летний Ипполит Вревский был отцом троих детей “от неизвестной девицы”, официально именовавшихся его воспитанниками. Любопытно, что много позже, в 1872 году, один из внебрачных сыновей Вревского, Николай, женился на старшей сестре Юлии. Баронесса Вревская пробыла замужем всего только год: летом 1858-го ее супруг, командующий войсками Лезгинской кордонной линии, был смертельно ранен черкесской пулей. Юная вдова переехала в столицу и была приглашена ко двору. В свите императрицы Вревская объездила многие страны Европы, побывала на Ближнем Востоке, свела знакомство с международно знаменитыми и интересными людьми. Имела безупречную высокоморальную репутацию, но в начале 1870-х годов попала в опалу и покинула Петербург. Среди друзей и корреспондентов Вревской были Иван Тургенев, Дмитрий Григорович, Иван Айвазовский. В 1877 году, после начала русско-турецкой войны, баронесса продала имение Мишково в Орловской губернии и на вырученные средства снарядила санитарный отряд. Вместе с десятью дамами высшего света она, окончив медицинские курсы, отправилась на Балканы сестрой милосердия. Ухаживала за ранеными в госпиталях русской Дунайской армии в Яссах и под Плевной (теперь Плевен), затем под селом Бяла (Русенская область современной Болгарии). Мне встречалась информация о том, что одной из причин, побудивших баронессу отправиться на войну, была ее связь с русским дворянином-волонтером, учителем Александром Раменским (убит осенью 1877-го), но не все историки этой версии доверяют. В начале 1878 года Вревская заразилась сыпным тифом и 5 февраля скончалась, уже после окончания боевых действий. Ее похоронили в Бяле в платье сестры милосердия. Тургенев откликнулся на эту смерть стихотворением в прозе, Виктор Гюго посвятил баронессе эпитафию “Русская роза, погибшая на болгарской земле”. В 1977 году, к столетию освобождения страны, режиссер Никола Корабов снял биографический фильм “Юлия Вревская” с Людмилой Савельевой в заглавной роли. Согласно сценарию кинодрамы, расположения Вревской добивался сам главнокомандующий русской армией великий князь Николай Николаевич, однако баронесса предпочла ему другого Николая, искреннего болгарского студента-ополченца. В городке Бяла есть больница имени Юлии Вревской и белокаменный памятник благородной сестре милосердия.