Баллада большой реки

Ёсимото Банана

— А мама об этом знала?

— Конечно знала. Потому и заболела.

Отец был все так же грустен. Теперь я поняла, по какой причине он после моего рождения сосредоточился только на семье и на фарфоре. Если бы все сложилось иначе, я могла бы сейчас жить совсем по-другому. Или не жить вовсе…

— После того как ты родилась, вы с мамой около полугода провели в доме бабушки. Бабушка только потом переехала в Токио, а тогда жила в маленьком городке. Ее дом стоял у реки. Об этом ты тоже слышала?

— Ага.

— Я приехал впервые тебя повидать, когда тебе было уже полгода. Мамы не было дома, и бабушка с улыбкой сказала мне: «Она на реке. Днем она всегда ходит на реку». Хотя бабушка мило улыбалась, мне почудилось, что за этой улыбкой что-то кроется,

как будто она пыталась меня о чем-то предупредить. Не дожидаясь возвращения твоей матери, я пошел к реке. На саму плотину нельзя было спуститься, но зато прямо над ней был перекинут мост, с которого можно было любоваться бурлящей водой. Узкий мост — по нему с трудом могла проехать машина — тем не менее был очень высоким. На нем, прислонившись к перилам, стояла твоя мама. Тебя, еще совсем кроху, она прижимала к груди. Мне стало страшно, когда я это увидел. Прохожих не было, но если бы кто-нибудь посторонний оказался поблизости, я уверен — он бы попытался увести твою мать оттуда. Мама смотрела на воду, обняв тебя и сильно перевесившись через перила. Должно быть, она глубоко задумалась и ничего не замечала. Ты висела прямо над водой. Когда я подошел и заговорил с ней, она посмотрела на меня с умиротворенным помолодевшим лицом, как на нашей первой встрече во время сватовства. Я успокоился. Взял тебя на руки, подержал. Мы разговаривали о том о сем, о каких-то мелочах. Вдруг она замолчала. Когда я спросил, в чем дело, она неожиданно принялась на меня кричать, а потом — буквально через секунду — схватила тебя и бросила в реку. Конечно, мы тут же побежали тебя спасать. К счастью, там, куда ты упала, было неглубоко, а течение слабое. Поэтому ты практически не пострадала и в больнице уже улыбалась вовсю. Но мама была в шоковом состоянии. Она ни на что не реагировала и, казалось, ничего не соображала. Когда она пришла в себя, она долго плакала и просила у тебя прощения. Вскоре ее положили на лечение в одну из больниц в Токио. Я тогда о многом передумал и решил, что так дальше нельзя, надо все исправить, зажить новой жизнью. Я навещал маму в больнице каждый день. Она постепенно поправлялась. Она знала, что попала в больницу из-за нервного истощения, знала, чем было вызвано это истощение… Единственное, чего не сохранила ее память, — тот эпизод на реке, когда она бросила тебя в воду. Я думаю, она до сих пор об этом не знает. Хотя, конечно, не могу быть уверен полностью. Постепенно она окончательно восстановилась и выписалась из больницы. Мы снова зажили все вместе, радуясь тебе — нашей новой дочке. О том, что дома были серьезные проблемы, может быть, смутно помнит твой старший брат. А твоя сестра в то время была еще совсем несмышленышем. Как бы то ни было, об этом случае знали только я и бабушка. Вначале я очень беспокоился, что могут быть ужасные последствия. Я ходил с тобой I в больницу на консультацию, но все было в полном порядке — ты даже воды не боялась, — и я успокоился. Часто бывает, что после замужества прошлое выходит на поверхность. Поэтому я решил, что, если я тебе расскажу, наряду с плохим в этом будет и хорошее…

Отец замолчал.

Я, в общем-то, не удивилась его рассказу.

Меня охватило мощное чувство уверенности. Я словно окончательно убедилась в том, что знала с самого начала Знала, но не была уверена. Это чувство наполнило меня до краев с такой силой, что защемило сердце. Я не могла произнести ни слова.

— Ты в шоке? — спросил отец.

— Нет. Вот если бы вы с мамой были в ссоре до I сих пор, наверное, я была бы в шоке, но, сколько я себя помню, дома всегда было все хорошо.

— Ну вот и ладно. — Отец с облегчением вздохнул. — По сути дела, для нашей семьи ты стала ангелом-спасителем. Я с новыми силами принялся за работу и на других женщин с тех пор даже не смотрел. Что тут скажешь — каждый человек хоть раз в жизни ошибается.

«Ладно, — подумала я, — как-нибудь переживу». Ведь жила же я с этим рубцом на сердце. Просто не знала о нем, а теперь знаю.

В конце концов, я никогда не теряла уверенности в себе. Которую, скорее всего, приобрела в речных волнах.

После того как отец ушел, я отправилась к своему жениху, прихватив бидзэнскую посудину.

— Это от моего папы в подарок. — Я показала ему отцовское приношение. — Нравится?

Он, безумно любивший такого рода вещи, страшно обрадовался:

— Красота какая! Будем вдвоем из нее есть. Будем класть в нее вареные овощи и китайский рис. Это очень приятно — использовать такую дорогую вещь в домашнем хозяйстве, не задумываясь о ее стоимости… — Он продолжал развивать эту тему, болтая о пустяках, и так, слово за слово, отошли на задний план и папин рассказ, и стоявшее у меня перед глазами улыбающееся мамино лицо. «Мам, тебе не хотелось прыгнуть со мной в реку?» — «Ни разу».

Наверное, единственным, что по-настоящему потрясло меня до глубины души, была эта улыбка. Тот удививший меня тихий мамин смех, который я слышала на днях.

Постепенно все неприятности растворились в горячем чае и приятной беседе. Потерялись в наполненной светом комнате.

Вот так бы и прожить всю свою жизнь за чашкой чая…

Все люди в детстве перенесли то или иное потрясение. Каждый хранит в глубине память о какой-нибудь ссоре с родителями. Некоторые помнят обиды, нанесенные им еще во чреве матери, когда они даже видеть не умели. Не умели говорить. Поэтому мы подсознательно ищем замену родителям — кого-нибудь, кто позаботится о нас, возьмет на себя всю ответственность. Вряд ли общечеловеческому стремлению к совместной жизни найдется более логичное объяснение.

Мы отправились ужинать в город. Потом вернулись к нему домой, и он сразу полез в ванну. Я пошла зачем-то на кухню. На сервировочном столике среди разной чепухи валялся конверт. Обычный конверт — не знаю, почему он привлек мое внимание. Почерк на конверте не был женским, а даже если бы и был — не в моих правилах читать чужие письма, но почему-то я не могла оторвать глаз от белого бумажного прямоугольника.

Было что-то притягательное в том, как отправитель написал на конверте знакомый адрес. Я продолжала вглядываться в буквы на конверте. И вдруг почувствовала, что должна посмотреть, что там внутри.

Я не испытывала угрызений совести, хотя отродясь ничего такого не делала. В конверте не оказалось письма, но зато были вложены несколько снимков. Увидев их, я чуть было не лишилась чувств.

Это были «постыдные» снимки, героиней которых была я, молодая и бесстыжая. Запечатленные сцены происходили либо дома у К., либо в гостиничном номере. Я, абсолютно голая, разумеется, на каждом снимке была не одна. И даже не вдвоем. На некоторых снимках нас было четверо, пятеро, и я, как можно догадаться, обслуживала всех. С размазанной по лицу косметикой, ничего не выражающими глазами, чуть более полная, чем сейчас, — я выглядела по-другому. Но все равно было очевидно, что это именно я.

Я услышала свой изменившийся голос: «Ну и ну!» Меня захлестнула волна злобы: какой идиот послал ему эти карточки?! Я подумала было, что это дело рук К., но адрес на конверте был написан не его почерком. Кто-то другой из той же компании…

В следующее мгновение я уже представляла себе, как мой жених выходит из ванной и сообщает, что пришло время расстаться. Хотя за ужином он был в прекрасном настроении, тем не менее трудно поверить, что в мире найдется хоть один человек, который, получив такие снимки, захочет на мне жениться.

Но ничего не поделаешь — прошлое не изменишь. Я действительно так жила — ничего не поделаешь.

Я смирилась с мыслью о разрыве.

Встала, подошла к окну и присела на подоконник — прямо над шумящей рекой. Я говорила себе, что мне просто надо успокоиться. Я подумала о невидимом зле, обволакивающем каждого из нас, и еще о смерти, которую мы выталкиваем за пределы собственной памяти.

Но ночная река так пугающе поблескивала в темноте, неся свои воды в неизвестную даль, что я решила не думать о дурном. Луна слегка мерцала посреди угольно-черного неба, отражаясь жемчужиной в окнах городских домов, затопленных темью.