Баллада о сломанном носе
Шрифт:
— Отлична. Это хорошо, просто прекрасно! Надеюсь, твоя мама скоро поправится. Пожалуйста, передавай ей от меня привет. От нас от всех.
— Спасибо, передам.
Эта перемена была не похожа на все другие. Ко мне подошли несколько девочек, чтобы узнать, как я себя чувствую. Не решив, как лучше ответить — хорошо или плохо, — я сказал, что умею терпеть боль.
Бросив взгляд на Августа, я несколько устыдился. Он начал день как герой и отважный боец, а теперь растерянно стоял в стороне, сунув
А может, он испугался, что его вызовут к директору. Или боялся, что к школе вот-вот подъедет полицейская машина. Уж не знаю, догадался ли он, что всю эту кашу заварил я. Время от времени он погладывал в мою сторону, но подходить не стал.
— Все идет как надо, — послышался у меня за спиной Адин голос.
— Да, спасибо тебе.
— Не за что, я перед тобой в долгу.
Потом я рассказал Аде о своей придумке для праздника, хотя и сильно сомневался, что она сможет держать язык за зубами. Но мне было очень важно узнать ее мнение.
— Идея неплохая.
— Ты правда так думаешь?
Ада помолчала и улыбнулась.
— По-моему, лучше бы ты спел.
После школы мы с бабушкой поехали в больницу. Мама сидела на постели и жевала бутерброд.
— Сынок! — воскликнула она с набитым ртом и попыталась протянуть ко мне руки, но ей с трудом удалось приподнять их. Я подошел к кровати, и мы обнялись. Мама гладила меня по спине как раз так, как надо, и шептала мне в ухо всякие ласковые слова.
— Хочешь доесть мой бутерброд? — спросила она.
— Нет, спасибо, я не голоден.
Тогда она спросила, как прошел день, сделал ли я уроки, чем собираюсь заняться, вернувшись домой, и что собираюсь смотреть по телеку. В общем, обо всем, что обычно она спрашивает. А потом мама умолкла. Палата была чистой и светлой, мама была одета во что-то вроде ночной рубашки, но выглядела она в этом наряде не очень. Бабушка вышла в туалет, поэтому мы с мамой просто молча сидели рядом. Сквозь приоткрытое окно в палату светило солнце. Я мог бы сказать что-нибудь про погоду.
— Барт, послушай… — начала мама.
Она собиралась сказать что-то важное — вероятно, что все изменится. И это было ей не под силу.
— Сегодня прекрасная погода, — выпалил я.
— Э-э… Это да, но послушай…
— С каждым днем становится теплее!
— Барт, выслушай меня.
— Мне подарили велосипед.
— Велосипед?!
— Да, потому что я устроил субботник. Осталось только научиться крутить педали.
И я принялся рассказывать маме про субботник. Сколько народу пришло и как бабушка проявила себя прирожденным организатором. Мама улыбнулась.
— Нам больше нельзя жить как прежде, — сказала она. — Когда это со мной случилось, я испугалась. Теперь мне нужно сделать операцию, чтобы… в общем, мне сделают операцию. И мне станет лучше. И еще я похудею.
Я посмотрел в окно. На дереве
— Мне нужно бросить пить, Барт.
Я перевел взгляд на мамино полное лицо.
— Совсем бросить?
За последние годы мама очень много чего успела наобещать, но об этом никогда не говорила. У нее всегда находилась веская причина для того, чтобы забежать в паб и чтобы в течение нескольких дней себя в этом оправдывать.
— Да, я совсем брошу пить. Пьяной меня больше никто не увидит.
Прежде слово «пить» мама произносила только в сочетании со словами «молоко» и «морс». А слова «пьяный» я вообще никогда от нее не слышал.
— Я знаю, что иногда нарушаю обещания, но мама тебе нужна… живой.
— Да, было бы неплохо.
Мама расплакалась. По ее щекам потекли слезы, я не нашел чем их отереть и потому вытер пододеяльником.
— Барт, ты заслуживаешь маму получше, чем я.
— Меня и ты вполне устраиваешь.
— Спасибо, Барт. Но я исправлюсь, обязательно.
— Вон на том дереве птица, — сказал я, ткнув пальцем в окно.
— Обещаю!
— Вон она полетела!
Дома я уселся на диван и задумался: как же глупо давать обещания, которые не сможешь сдержать. По телевизору рассказывали о том, что, если необходимо удержать тепло и не замерзнуть, надо писать в штаны. И я подумал о маме. Нет, в штаны она не писает, но пообещала слишком многое, а удержаться не в силах. Неужели на этот раз и вправду она выполнит, что сказала? И тут я решил, что буду верить в маму. Ведь специально делать то, от чего точно умрешь, может только полный тупица. А мама у меня умная и хорошая.
А если она не сдержит своего обещания, я от нее уйду. Не знаю куда, просто уйду, и все. В этом я почти уверен.
— Ты что такой задумчивый? — спросила бабушка. Я встал и посмотрел на нее. А потом запел.
Песня рождалась где-то внутри, в животе. Звуки заполнили комнату и пробирали меня до костей, словно мороз.
«Щщас умрру! Щщас умрру!» — завопил Гудлайк. Я не стал запираться в туалете, а выбежал из квартиры, не обращая внимания на окликавшую меня бабушку. На лестнице сидел Гейр. Он что-то крутил в руках и, увидев меня, попытался это спрятать.
— Здорово, парень, — сказал он, выронив что-то из рук.
По ступенькам покатился шприц. Игла лежала в пластиковом колпачке — Гейр, взглянув на меня, поднял ее и сунул в карман. В другом кармане я заметил столовую ложку и зажигалку.
— Ключи от берлоги куда-то подевались. И я совсем отчаялся.
Я уселся возле Гейра.
— Я тоже немножко отчаянный, — сказал я.
— Desperado, oh, you ain’t gettin’ no younger, — запел он, — your pain and your hunger, they’re drivin’ you home. And freedom, oh freedom well, that’s just some people talkin’. Your prison is walking through this world all alone.