Баллада о тамплиерах
Шрифт:
– Приглашение на турнир!
Но, взглянув на брата, холодно сказал:
– Хм. Ты с годами не меняешься, твои колкие речи становятся всё скучней.
– Моя прямая обязанность – готовить тебя к жизни и ответственности за наш древний род. Кстати, кто ты на этот раз? Что-то ты мало напоминаешь ангела или святого. Или же вновь исполняешь страстное желание какого-то худосочного ростовщика, мечтающего хоть в камне выглядеть под стать герою?
Вейлор нахмурился. Скульптор, желая сгладить неудобный момент, вежливо заметил:
– Господин! Может, и честолюбивы желания заказчиков, но потомки
Юноша с благодарностью взглянул на мастера и шутливо поклонился Илберту.
– Жаль, что камень не передаёт румянец, – посмеиваясь, граф поспешил удалиться.
– Вот удачный случай, – прошептал юноша, прижимая к груди заветный листок.
Вейлор радостно замахал мечом, рассекая воздух. Чувства его переполняли: он приближался к заветной мечте.
К неудовольствию скульптора, юноша стал спешно одеваться, пообещав прийти в другой раз. Забрав часть обещанной заказчиком платы за трудное дело, он побежал в конюшню седлать своего верного коня Эклера, чёрного как ночь, с белой отметиной на лбу.
Илберт набросил на плечи бархатный плащ с меховой оторочкой и ловко вскочил в седло.
– Дела не ждут, надо всё успеть до заката, – поторопил он слуг, терпеливо ожидавших своего господина.
Все двинулись верхом через ворота к подъёмному мосту.
Отъехав на значительное расстояние, дворянин обернулся, чтобы ещё раз взглянуть на свою твердыню, желая убедить себя, что всё незыблемо. На фоне сине-голубого неба до горизонта тянулись пологие склоны, усаженные виноградниками. Из-за зубчатых стен и башенок замок напоминал корону, лежащую на изумрудной подушке.
«Так было вчера, сто лет назад, так будет и завтра, – подумал Илберт, с довольным видом глядя на эту с детства привычную картину. – Господь благословил наши земли».
От холодных вод Шотландии до тёплых марсельских бухт славились вина этих мест. Воистину только Творцу известны тайны преображения виноградной лозы. Щедрая почва и ласковое солнце, тёплые зимы и влага небес отдали ей всё лучшее. Но и людям пришлось потрудиться, вложив душу и всё своё мастерство, чтобы этот божественный дар стал благородным вином.
Дед брал его, мальчишку, в сокровищницу семьи – винные погреба. Какой бы ни была погода снаружи, здесь всегда в меру влажно и прохладно. Шествуя мимо длинного ряда бочек, старик делился главными тайнами, превращающими гроздья винограда в божественный нектар с ярким и неповторимым вкусом.
– Наш секрет хранится веками и передаётся в семье по наследству.
– Почему этот секрет так важен? – спрашивал маленький Илберт.
– Он делает наше вино особенным, – отвечал старый граф, – еще много сотен лет люди будут гадать, почему именно мы – лучшие виноделы Шампани.
– А как узнать, от кого надо хранить секрет, а от кого нет? – загорались детские глазёнки.
– Я посвящаю в это таинство тебя. Потом ты должен будешь выбрать того, кто продолжит наше дело. Поверь, это единственная тайна, что не отягощает души, а наполняет её гордостью за старания тех, кто жил до нас.
Наливая в кубок тёмно-красное вино, старый граф вдыхал его аромат, пробовал
– Такое благородное вино не пьют в одиночестве, его послевкусие очаровывает. Это священнодействие разделяют с друзьями и любимыми. Вино, мой мальчик, рождается, как дитя. Имеет свой характер, капризничает. Источая аромат, искрится, как солнечный луч на воде. Долго томится в прохладном подвале, наполняясь магической силой, и ждёт своего часа, когда снова увидит лучистый свет. Оно, как юная дева, нежно прикасается к устам. И тогда вкусивший этот колдовской напиток благословит небеса и этот край, и тех, кто создал это великолепие. В его тело войдут солнце и радость, покой и благодать. С годами вино тоже приобретает зрелость, но, в отличие от людей, старость не приходит к нему.
Для графа виноделие означало всё, сильней дед дорожил только своим внуком. Старческой рукой прижимая к себе Илберта, он верил, что эта родная душа сохранит завещанное ему наследие.
– Храни и приумножай богатство нашего славного рода. Вся надежда на тебя, мой мальчик. Мои сыновья избрали другую стезю… Что твой отец, что Андре, – с грустью добавлял он.
Вспоминая, молодой граф улыбнулся. Как же он благодарен деду за эту тонкую науку!
Но тут в памяти вновь всплыл последний разговор дяди Андре с отцом, и по мужественному лицу пробежала тень. Илберт пришпорил коня, и сопровождавшим его слугам пришлось подстегнуть и своих лошадей.
Глава 3
По обе стороны пролива человека с жемчужной серьгой все знали как Пьёвро. Он не помнил, когда к нему приклеилось это прозвище – «Спрут». Может, в юности, когда он был матросом. Все удивлялись, как он, взявшись за множество дел, всё успевал. «Смышлёный и рукастый», – говорили о нём бывалые моряки. Или, возможно, в детстве, когда он рассказывал, как поймал большого осьминога, опустив на дно старый сапог… Он давно забыл, как звали его прежде. Волосы потеряли цвет, кожа огрубела, лицо казалось высеченным из камня. Высокий, поджарый, он напоминал нависшую над морем скалу, в которой угадывались человеческие черты.
Пьёвро не удивился, узнав, что его пригласил к себе на разговор сам Гийом де Ногаре, правая рука короля франков Филиппа IV. Появилось лишь странное ощущение чужого присутствия за спиной. Но он не обернулся. Чувства не являлись руководством для капитана – ум оставался холодным.
«Червяк» пытается подцепить «осьминога» на свой крючок?! А знает ли он сам, что спрут – хищник?» – размышлял он в дороге.
Тот, кто попадал в щупальца, чувствовал железную хватку и был обречен. Даже погибая, головоногий моллюск не выпускает свою жертву, продолжая сжимать мускулы.
«Интересно, что будет приманкой на сей раз?»
Капитана перехватили при въезде в Париж, лошадь пришлось оставить стражам ворот. Симпатичный молодой человек в ярко-синем плаще, возникший перед ним, давно ожидал его. Дальше они долго шли пешком по узким и кривым улочкам, пока не спустились в подвал. Пьёвро сразу понял: значит, дело тухлое, как рыба, выброшенная морем на берег, раз гостей не принимают с парадного входа. Провожатый зажёг факел и повёл Спрута по бесконечно длинному коридору, где крыс было больше, чем в трюмах.