Балтийская сага
Шрифт:
Вадим поедал салат, крабов тоже не забывал. В голове у него слегка шумело от крепкой настойки, и острый ее дух держался в ноздрях. «Большой вальс»! Ну еще бы, как прошлым летом прокрутили его в Питере, так все и обалдели. Такая картина! Вроде бы там революция 1848-го года происходит, – но разве это революция? Катят они, Штраус и Карла Доннер, в коляске по Венскому лесу и на ходу сочиняют вальс… такая красота… почтовая карета им трубит музыкальную фразу… и топот лошадиных копыт… Не революция у них, а сплошной нэп.
Сам же и засмеялся Вадим от этой странной мысли.
– Чего ты смеешься? – сказала Елизавета. – А давайте выпьем за Вадима!
Хлебнув настойки, Елизавета пустилась рассказывать, как прошлой зимой была потрясена, когда увидела первого раненого, привезенного с финской войны.
– Ранение грудной клетки. Молодой-молодой, ну мальчик, лежит почти без пульса, вот такая осколочная рана у соска, и через нее воздух со свистом входит и выходит. Никогда этот свист не забуду! – Елизавета, зажмурясь, помотала головой. – И при каждом вздохе струйка крови фонтаном… Открытый пневмоторакс… Ужасно…
– Выжил он? – спросил Вадим.
– Нет. Слишком большая кровопотеря… Ой, насмотрелась я. Столько операций. Мы многих спасли, у нас хирурги замечательные… Ну, давайте еще – чтоб не гибли наши мальчики на войне…
Вадим посмотрел на «Павла Буре», исправно отсчитывающего последние часы сорокового года. Шел уже одиннадцатый час. «Может, не идти к Оське встречать Новый год? Уж очень я расслабился…»
– Я т'aк скажу, – звучал голос Елизаветы, – в нашем деле главное – новокаиновая блокада и мазь Вишневского…
«Нет, надо пойти, Оська и Райка обидятся, день же рождения у них».
Вадим простился, пожелал женщинам счастливого Нового года. И спустился на второй этаж.
Оська, очень нарядный, в черном бостоновом костюме, при черном же галстуке, отворил дверь и гаркнул:
– Ага, заявился, гроза морей! Свистать всех наверх!
Вадим вручил ему пакет с подарком и вошел в большую комнату квартиры Виленских. Тут за накрытым столом сидели седоголовая Розалия Абрамовна в клетчатом жакете и Райка в темно-зеленом платье с рукавами, обшитыми рюшами. И еще сидела за столом незнакомая дева, – от ее улыбки у Вадима сердце подпрыгнуло к горлу.
Он вручил Райке одеколон, подарок был благосклонно принят. А Оська, развернув газету и добравшись до марок, восторженно завопил:
– Ньяса с жирафой! Ура!
– С жирафом, – поправил Вадим. – Он самец.
Райка представила подругу:
– Это Маша, моя однокурсница. Маш, это Вадим Плещеев, наш сосед. – И добавила со смехом: – Помещик двадцати двух лет.
– Очень приятно, товарищ сосед, – сказала Маша, протянув Вадиму крупную белую руку.
Непонятно, чт'o вдруг ударило Вадиму в голову, – может, электрический разряд? Он нагнулся и поцеловал протянутую руку. Маша отдернула ее:
– Что вы делаете?!
– Извиняюсь, – пробормотал Вадим. – Я не нарочно…
– Он не нарочно! – вскричал Оська. – Он – случайно! Ха-а-а-ха-ха-а…
– Ося, угомонись, – сказала Розалия Абрамовна. – Дима, садись. Раечка, налей ему вина. И холодец положи. Сто лет не делала холодец, а сегодня сделала, – кажется, получился. Ты что-то похудел, Дима. Вас в училище плохо кормят?
– Нет, кормят хорошо. – Вадим сел между Раей и Машей. – Спасибо, Райка. – Поднял бокал, наполненный красным вином. – Розалия Абрамовна, лучше всего у вас получились близнецы, – сказал он. – Поздравляю вас.
– Спасибо. – Розалия Абрамовна, чье крупное лицо с черными бровями домиком хранило печальное выражение с того далекого уже дня, когда профессора Виленского
– Тут у тебя получилось гораздо хуже, чем с нами, – заявил Оська и опять залился смехом, похожим на лай.
Перед Машей он выпендривается, подумал Вадим. Парадный костюм нацепил. Может, для него и пригласила Райка свою подругу?
Он искоса посмотрел на Машу. Что тут скажешь, настоящая красотка, почти как Любовь Орлова. Только волосы темнее – два пышных русых крыла ниспадают на щеки, оставляя открытым треугольник белого лба. Маленький нос будто по линейке выточен. А губы!..
– Я в архивах копался, – сказал Вадим, – и нашел старинное стихотворение. Можно, я прочту?
Ты, крутовыйный Иосиф, искусно на скрипке играешь,Длинным смычком из нее извлекаешь различные звуки,Оными слух окружающих граждан желая насытить,Дерзко пытаясь сравняться с самим Аполлоном великим,Непревзойденным в игре на кифаре и в играх любовных.Знай же, Иосиф, игрок крутовыйный, что счастьеВовсе не в том, чтоб терзать терпеливые струны,Длинным смычком беспрерывно по ним ударяя, —Счастье не в том. Ну а в чем оно, собственно, счастье,Определить не берусь. Но скажу тебе, друг мой,Что себя ощущаю счастливым я в те лишь минуты,Когда скрипка твоя громкозвучная вдруг умолкает.Смех раздался за столом.
– Прямо новый Гомер, – смеялась Маша.
– Вадька, – закричал Оська, – склоняю перед тобой крутую выю! Райка, положи ему еще холодца!
– Слышала? – сказал ей Вадим. – А то ты сама ешь, а другим не даешь.
– Трепись! – сказала Райка, накладывая ему холодец на тарелку. – За тобой не поспеешь. Ты обжора. Жеривол и Курояд.
– Кто я? – не понял Вадим. А Маша, смеясь, пояснила:
– Раечка курсовую работу писала о Феофане Прокоповиче. У Феофана была комедия «Владимир», – он высмеивал жрецов-язычников, с которыми вел борьбу князь Владимир. Вот этих жрецов, обжор и развратников, Феофан так назвал: Курояд, то есть пожиратель кур, Жеривол…
– Пияр, – добавила Райка, – то есть выпивоха. Дело в том, что Феофан Прокопович был сторонником Петра и в своей комедии отразил борьбу Петра с реакционным духовенством…
Тут из радиоприемника – лакированного ящика, стоявшего на комоде, – раздался неторопливый державный звон кремлевских курантов. После двенадцатого удара грянул «Интернационал».
– Ну вот и сорок первый! – возгласил Оська. – Привет, сорок первый! С Новым годом!
– Как хочется, чтобы год был спокойный, – сказала Розалия Абрамовна. – Будьте здоровы и счастливы, мои дорогие.