Балтийский эскорт
Шрифт:
«Черти меня сюда занесли!» - ругал себя Хорн. Он надеялся побыстрее раствориться в тумане, но в дверной иллюминатор видно было, как от башни дока отвалил полуглиссер, взвихрив за кормой белопенные крылья, помчался вслед за «Краббе». Очень быстро катер поравнялся с пыхтящим от натуги мусорщиком, и два офицера, один за штурвалом, другой в кокпите, знаками потребовали, чтобы шкипер вышел из рубки.
Скрепя сердце Хорн повиновался, заглушил мотор и открыл дверь. Он не успел сказать и слова в свое оправдание. Тот, что сидел в кокпите, краснолицый, с заячьей губой, встал, поднял тяжелый «люгер» и выпустил, в шкипера всю обойму.
–
И катер помчался к плавкрану, который уже опустил носовой отсек в котлован. Саперный танк с бульдозерным ножом, яростно рыча, спихивал в яму мокрую глину. Он утрамбовал грунт гусеницами, и плавкран опустил на место погребения «акульей головы» бетонные плиты настила, те самые, что лежали здесь испокон веку. Водитель танка, включив малую передачу и постоянный газ, выскочил из люка. Машина рухнула с причальной стенки в воду, обдав брызгами своего хозяина - худого рыжеволосого фельдфебеля. Он нагнулся посмотреть, как бурлят на воде пузыри из затонувшего танка. Офицер с заячьей губой снова поднял свой пистолет, и любопытный танкист отправился вслед за своей машиной.
– У тебя заячья губа, Вальтер, но львиное сердце!- похвалил его водитель полуглиссера.
– Увы, Ульрих… Врачи говорят, что у меня «бычье сердце»/ Слишком много пил пива… Кажется, нам пора убираться отсюда.
Они спустились по трапу на покачивающийся у стенки торпедный катер. Взревели моторы, и тот, кого назвали Ульрихом, снял фуражку, прощаясь с городом, едва видным сквозь весенний туман.
Развернувшись в ковше, катер выпустил торпеды по плавкрану и доку. Два мощных взрыва всколыхнули стоячую воду. Плавкран рухнул сразу, как подкошенный, а док долго кренился, пока со стапель-палубы не соскользнула в воду обезображенная подводная лодка. Все люки на ней были открыты, и субмарина погрузилась довольно быстро, задрав обрезанный нос. Погрузилась навсегда…
«Краббе» с расстрелянным шкипером прибило к брандвахте, над которой все еще полоскался флаг «U», воспрещая вход в доковый ковш.
Утром в Альтхафен вступили советские войска…
КАК ПИТЬ ДАТЬ…
Только когда мотоцикл въехал в массивные ворота комендатуры, лейтенант Еремеев перевел дух и размазал по лбу скопившийся в бровях пот.
Жарко!
Да что жарко!… Тут кого угодно бы холодный пот прошиб. Шутка ли, конвоировать «вервольфа»[2] по незнакомому городу. Этих субчиков, судя по тому, что Еремеев о них слышал, надо перевозить в бронированных автомобилях. Но у смершевского автофургона полетела коробка передач, и за добычей капитана Сулая прислали этот дохлый колясочный мотогроб.
Капитан Сулай первым из смершевцев взял в Альтхафене живого «вервольфа»; неделю выслеживал его в портовых водостоках. И уж, конечно же, майор Алешин, прекрасно понимавший, кого добыл Сулай, мог бы расстараться если не насчет «виллиса», то уж хотя бы насчет бортовой полуторки.
Таинственный «вервольф» в серой докерекой спецовке выглядел весьма прозаично. Тем не менее Сулай затянул на поясе пленника крепкий флотский линь, а свободный конец намертво привязал к скобе коляски. Руки оставил свободными, чтобы не привлекать внимания прохожих. «Вервольф» покорно позволил проделать все это и даже предупредительно поднял руки, чтобы Сулаю удобнее было обвязывать поясницу. Капитану эта предупредительность не понравилась, уловил он в ней что-то насмешливое, обидное для себя и потому узел на скобе затянул потуже.
Таинственный вервольф - белобрысый малый лет тридцати в серой докерской спецовке и коротких немецких сапогах выглядел весьма прозаично.
Вчетвером они втиснули довольно грузного «докера» в коляску. Капитан Сулай сам обвязал пойманного крепким флотским линем, который Лозоходов извлек из багажника своего мотоцикла, и притянул конец к запасному колесу. Вервольф предупредительно поднял руки и покорно позволил себя обвязать под мышками раза три.
– Смотри, - предупредил Сулай Еремеева, - головой за него отвечаешь! Первая пташка! С ее голоса и остальных выловим.
Сержант Лозоходов долго бил по стартеру, пока трофейный «цундап» не взревел. Еремеев прыгнул на заднее седло и видавший виды мотоцикл вырулил из парка на улицу. Орест с любопытством поглядывал на стриженый затылок «вервольфа». Он впервые видел так близко живого диверсанта. Поглядывал на опасного пассажира и Лозоходов:
– А чего это их «вервольфами» зовут?
– «Вервольф» по-немецки - оборотень.
– О, у нас в деревне тоже один жил. Так он в кабана по ночам превращался. Оборотень!
– Покрутил головой Лозоходов.
– Вот какого лешего они воюют, - вопрошал он лейтенанта, - когда война уж год как закончилась?
– Для кого закончилась, а для нас, похоже, только начинается, - отвечал из-за его спины, обтянутой линялой гимнастеркой, Еремеев.
Комендатура находилась в центре города между кирхой и ратушей. Посреди двора, у широкого колодца, переделанного из пристенного фонтанного бассейна, плескался голый по пояс помощник коменданта капитан Горновой. На фигурной закраине колодца стояло ведро. Горновой ладонями черпал из него воду и блаженно поплескивал себе на распаренную спину.
– Привет, Еремееич! Иди, освежись!
– Капитан дурашливо плеснул пригорошню на раскаленный мотоцикл. Капли попали и на лицо пленному. Тот жадно слизнул их с верхней губы и впервые за всю дорогу обратился к конвоирам:
– Герр лёйтнант, гибен зи мир дринкен! (Господин лейтенант, дайте немного воды… Пить.
Лейтенант Еремеев молча распустил узел за запасным колесом, и вервольф, обвязанный веревкой, словно монах-францисканец, побрел к колодцу, примыкавшему к стене кирхи.
– Василий Петрович, дайте ему воды!
– крикнул Еремеев, оправляя помявшийся китель. Горновой уступил ведро и потянулся за гимнастеркой, сложенной на краю колодца. Едва он натянул ее на голову, как вервольф отшвырнул ведро, и, выставив руки вперед, нырнул в колодец. Еремеев застыл, Горновой, так и не продев вторую руку в рукав гимнастерки, ошеломленно вглядывался в колодезный зев.
Первым опомнился сержант Лозоходов:
– Утоп, гадюка!
– Метнулся он колодцу.
– Чтоб живым, значит, не даться! Во, гад! Во, псих!
– Багор!
– Осенило лейтенанта.
– Багор тащи! Багром достанем.
Через минуту Еремеев уже шарил длинным шестом в темной воде. Ржавый крюк скреб по бетонным стенкам, но в дно не утыкался.
– Ничего, - утешал Лозоходов Еремеева, - всплывет в одночасье. У нас в деревне утопленники завсегда всплывали… «А помирать нам рановато, есть у нас еще дома дела», - напевал он себе под нос, вглядываясь в темень колодца.