Бальзак и портниха китаяночка
Шрифт:
К счастью, опасный этот участок был длиной не более тридцати метров. По другую его сторону на скале, нахохлившись, сидел красноклювый ворон.
– Хочешь, я возьму корзинку? – непринужденным тоном спросил я у Лю, который стоял, не смея ступить на тропку.
– Да, возьми.
Когда я надел ее на спину, дунул сильнейший порыв ветра, и шум в ушах у меня усилился, а стоило мне чуть повернуть голову, как я впервые ощутил головокружение, правда, вполне терпимое и даже почти приятное. Я сделал несколько шагов, обернулся: Лю по-прежнему стоял на том же самом месте, но мне почудилось, что его силуэт чуть-чуть раскачивается, словно дерево на ветру.
Глядя прямо перед собой, я преодолевал метр за метром, двигаясь как лунатик. Но когда я был уже примерно на середине пути, скалы на противоположной
Я обернулся к Лю, он что-то крикнул мне, но уши у меня были словно законопачены, и его голос прозвучал для меня как какой-то дополнительный шум. Глаза я поднял вверх, чтобы, не дай Бог, не взглянуть вниз, и все время перед моим взором был черный силуэт ворона, который, лениво взмахивая крыльями, кружил у меня над головой.
«Да что это со мной происходит?» – удивился я.
Я стоял на четвереньках на середине тропы, и вдруг в голове у меня мелькнул вопрос: а что сказал бы старина Жан-Кристоф, если бы я повернул назад? Вот если бы своей дирижерской палочкой, которой он управлял целым оркестром, он показал мне, какое принять направление… И тут я подумал, что вряд ли бы он устыдился отступить перед смертью. А я вовсе не собирался умирать, не изведав любви, не познав женщину, не вступив со всем миром в борьбу, такую же, какую вел он.
Мной овладело необоримое желание жить. Все так же стоя на коленях, я развернулся и пополз на четвереньках назад. Если бы я не опирался и на руки, я давно потерял бы равновесие и разбился, свалившись в пропасть. Внезапно я подумал о Лю. Он ведь, наверно, тоже пребывает в таком же полуобморочном состоянии, пока добирается до той стороны.
Чем меньше становилось до него расстояние, тем ясней я слышал его голос. Я отметил, что лицо у него мертвенно-бледное, как будто он испугался еще больше меня. Он крикнул, чтобы я сел, свесив ноги по обе стороны тропки, и продвигался вперед, как бы сидя на ней верхом, Я последовал его совету и в этой новой позиции, пусть даже еще более унизительной, чем на четвереньках, почувствовал себя наконец в полной безопасности. Добравшись таким образом до Лю, я встал на ноги и отдал ему корзинку.
– Ты что, каждый день вот так вот верхом?
– Нет, только в первые дни.
– А он все время здесь?
– Кто?
Я показал пальцем на красноклювого ворона, который опустился на тропку как раз в том месте, откуда я повернул назад.
– Да, он тут каждое утро, – отвечал Лю. – Можно подумать, он прилетает ко мне на свидание. А вот вечером, когда я возвращаюсь, его уже тут нет.
Поскольку я решительно отказался повторять этот номер перемещения верхом, Лю забрал у меня корзину, надел на спину и опустился на четвереньки. Он уверенно двигался вперед, попеременно переставляя руки и ноги, причем при каждом шаге его нога почти касалась руки. Пройдя таким образом несколько метров, он остановился и, как бы насмешливо приветствуя меня, пошевелил задом, прямо как обезьяна, передвигающаяся на четырех лапах по ветке дерева. Красноклювый ворон без особой спешки взлетел, медленно взмахивая огромными крыльями.
Посреди ночи я в страхе проснулся.
Мне понадобилось несколько минут, чтобы осознать, что я нахожусь в нашей хижине и все вокруг привычно и знакомо. В темноте я слышал размеренное дыхание Лю. Ощупью я отыскал сигарету и закурил. Хрюканье свиньи под нами, которая подрывала ограду свинарника, успокаивающе подействовало на меня, и в голове стал прокручиваться, как фильм, но в ускоренном ритме, сон, который так испугал меня.
Я издали наблюдал, как Лю с какой-то девушкой пробирается по узенькой тропке, по обе стороны которой – пропасти. Сперва это была дочка сторожа больницы, где работали наши родители. Скромная, ничем не примечательная, она училась в нашем классе, и о ее существовании я много лет не вспоминал. И пока я раздумывал, по какой причине она неожиданно оказалась в этих горах рядом с Лю, все переменилось, и теперь вместо нее была веселая, смеющаяся Портнишечка в белой футболке и черных брюках. По этой тропке она даже не шла, а бежала танцующим шагом, а вот ее возлюбленный Лю передвигался на четвереньках. Ни у него, ни у нее не было на спине корзины. Волосы Портнишечки вопреки обыкновению были распущены, а не заплетены в косу; она бежала, ветер вздымал их, и казалось, будто за спиной у нее струится большое черное крыло. Я поискал глазами красноклювого ворона, ко не нашел, а когда перевел взгляд на своих друзей, Портнишечки на тропке уже не было. Там остался один Лю, он стоял на коленях и смотрел в пропасть, что была справа. Кажется, он что-то мне кричал, но крик был направлен вниз, и я ничего не слышал. Я бегом устремился к нему. Даже не знаю, откуда во мне взялось столько отваги. И когда был уже почти рядом, понял: Порткишечка свалилась в пропасть. И хотя спуститься к ней было практически невозможно, мы все-таки кое-как сползли по отвесной каменной стене… Ее тело мы нашли на дне пропасти, на скале, о которую она ударилась головой. На затылке у нее были две большие трещины, кровь в них уже свернулась и подсыхала корками. Одна из трещин доходила до самого лба. Рот был открыт – нам видны были розовые десны и белые зубы, – как будто она кричала, но изо рта не вырывалось ни единого звука, чувствовался только запах крови. Лю обнял ее, и тотчас же изо рта у нее, из левой ноздри, из уха хлынула кровь; она стекала по рукам Лю и капала на землю…
Когда я рассказал Лю этот свой кошмар, на него он не произвел ни малейшего впечатления.
– Забудь, – сказал он мне. – Мне столько раз снились похожие сны…
И пока он собирал корзину и искал куртку, я спросил:
– А ты не намерен посоветовать Портнишечке, чтобы она не ходила по этой тропе?
– Ты спятил? Ей же хочется иногда заглянуть к нам в гости.
– Ну хотя бы на то время, пока этот чертов участок не исправят.
– Ладно, скажу ей.
Видно было, что он спешит. Я, можно сказать, почти позавидовал его скорому свиданию с этим жутким вороном.
– Слушай, только ей не рассказывай про мой сон.
– Можешь не беспокоиться.
Возвращение старосты разом положило конец паломничествам к источнику прекрасного, которые Лю ревностно совершал каждый день.
Партийная конференция и месяц городской жизни, похоже, не доставили большого удовольствия нашему старосте. Вид у него был траурный, щека раздулась, лицо искажено от злобы на революционного врача из уездной больницы. «Это шлюхино отродье, сучий потрох „босоногий“ доктор вырвал мне здоровый зуб, а больной, который был рядом, оставил!» А еще больше он был разъярен тем, что внутреннее кровотечение, вызванное удалением здорового зуба, не позволяло ему говорить, кричать на весь свет со мучительном случае, вынуждая чуть слышно и неразборчиво бормотать. Всем, кто интересовался его несчастьем, он демонстрировал в качестве доказательства выдранный зуб, почерневший, заостренный, с длинным желтым корнем, который он хранил завернутым в красном платке из шелковистого сатина, купленном на ярмарке в Юнчжэне.
А так как любое непослушание теперь приводило его в дикую ярость, нам с Лю пришлось ежедневно выходить работать либо на кукурузные, либо на рисовые поля. Мы даже прекратили свои манипуляции с будильником.
Как– то вечером мучающийся от зубной боли староста приперся к нам, когда мы с Лю готовили ужин. Из того же самого красного платка, в котором был завернут зуб, он достал кусочек металла.
– Это чистое олово, – объявил он нам. – Я купил его у бродячего торговца. Если его подержать над огнем, через четверть часа оно расплавится.
Мы с Лю никак не прореагировали на это сообщение. Однако с трудом сдерживали смех, глядя на его лицо с раздутой щекой, прямо как у актера из дурного комедийного фильма.
– Послушай, Лю, – обратился к нему староста таким ласковым тоном, какого мы от него никогда еще не слышали, – ты, небось, тысячи раз видел, как это делал твой отец, и лучше меня знаешь, что если капельку расплавленного олова положить в гнилой зуб, оно убьет крохотных червяков, которые сидят в нем. Ты – сын знаменитого зубного врача, и я очень рассчитываю, что ты поможешь мне с зубом.