Бальзак
Шрифт:
Но где она, собственно, эта «штука»? И что она такое? Отвалы, встречающиеся в разных местах, давно уже поросшие мелким кустарником, или руда в заброшенных копях? Даже опытному горному инженеру потребовалось бы несколько месяцев, чтобы прийти к определенному заключению. Но Бальзак рассчитывает определить все мгновенно, доверяясь исключительно своему магическому взору. Впрочем, в распоряжении Бальзака все равно нет этих месяцев, ибо для него время – деньги, А поскольку денег-то у него и нет, он вынужден торопиться. С самого начала все идет обычными бальзаковскими темпами. Пять суток он проводит а пути, от Парижа до Марселя не смыкая глаз на козлах дилижанса. Средства его так скудны, что он питается исключительно молоком – на десять су в день, В Марселе он узнает, что ни один корабль в ближайшее время не пойдет в Сардинию и что, следовательно, остается единственная возможность: нужно отправиться кружным путем через Корсику, оттуда, быть может, и удастся переправиться на каком-либо суденышке в Сардинию. Это первый удар по его воздушным замкам, и, уже несколько остудив свой пыл, Бальзак едет дальше, в Тулон, успев написать своей приятельнице Зюльме Карро меланхолические слова:
«Через несколько дней я, к несчастью, стану бедней на одну иллюзию. Всегда так получается: как только приближаешься к развязке, начинаешь утрачивать веру».
После необычайно трудного плавания, ужасно страдая от морской болезни, он прибывает в Аяччо. Новое испытание для его терпения – пятидневный карантин, ибо в Марселе якобы были случаи холеры. После этих пяти суток он вынужден столь же бессмысленно потерять еще несколько дней. Ему приходится дожидаться какого-нибудь суденышка, которое соблаговолит отправиться в Сардинию. Слишком издерганный, слишком возбужденный для того, чтобы работать, Бальзак слоняется по Аяччо. Он осматривает дом, в котором увидел свет великий его соперник – Наполеон, и на чем свет стоит он проклинает Джузеппе Пецци, который втравил его в эту идиотскую затею. 2 апреля ему удается, наконец, в барке некоего искателя кораллов пересечь пролив, отделяющий Корсику от Сардинии. Он питается только рыбой, выловленной по пути.
В Альгьеро снова пятидневный карантин, новая задержка, новые муки! Наконец 12 апреля он вступает на землю, которая столь ревниво скрывает в своих недрах его грядущие миллионы.
Целый месяц потерян напрасно, а он в глаза еще не видал и крупицы серебра.
Итак, теперь можно отправиться на рудники! Они расположены в тридцати километрах, но со времен римлян дороги к ним исчезли. В этой забытой богом стране, население которой, как пишет Бальзак, цивилизовано не больше, чем полинезийцы или гуроны, нет ни дорог, ни экипажей. Полуголые люди в лохмотьях, лачуги без печей, ни трактиров, ни постоялых дворов. Бальзак, много лет не ездивший верхом, вынужден теперь, невзирая на свои сто килограммов, по четырнадцать-шестнадцать часов кряду трястись в седле. Наконец он попадает в Нурру и убеждается в том, что все его надежды пошли прахом. Даже если бы серебряные рудники и были доходными, он не сможет завладеть ими. Он явился к шапочному разбору. Его собеседник, Джузеппе Пецци, зараженный бальзаковским энтузиазмом, с толком использовал прошедшие восемнадцать месяцев. Правда, он не сочинил бессмертного романа, не выстроил себе шалэ среди парниковых ананасов, но зато он упорно осаждал квестуры и префектуры, пока не получил согласно королевскому декрету право на разработку заброшенных отвалов. Итак, бальзаковское путешествие оказалось совершенно напрасным. Подобно Наполеону после Ватерлоо, он хочет только одного: как можно быстрее вернуться в Париж, назад, «в свое возлюбленное пекло». Но ему не хватает денег на дорогу, и он вынужден отправиться из Генуи в Милан, чтобы, заняв там деньги на имя Висконти, доехать до Парижа. И на этот раз пребывание его в Милане весьма печально – без принцев и графов, без пышных приемов.
В июне месяце, утомленный, разочарованный, но нисколько не утратив своей внутренней силы, наш вечный банкрот возвращается в Париж. В итоге своей затеи Бальзак потерял три рабочих месяца. Желая добыть деньги, он только без толку их растратил. Он лишь попусту рисковал своим здоровьем и нервами ради бессмысленной авантюры, вернее – ради авантюры, которая была лишена смысла для него. Ибо – трагическая ирония, – как и во всех его проектах, как в истории с типографией или в спекуляциях земельными участками, прилегающими к Жарди, Бальзак рассчитал правильно, интуиция не обманула его.
Проект, который должен был обогатить Бальзака, обогатит других. Через несколько десятилетий серебряные рудники, которые он видел заброшенными, бесполезными отвалами, эти самые серебряные рудники станут растущим и процветающим предприятием. В 1851 году на них будет занято 616 рудокопов, девять лет спустя, в 1860 году, уже 2 039, еще девять лет спустя – 9 171, и Общество серебряных рудников («Минас д'Арджентьера») станет действительно загребать миллионы, реальнейшие наличные миллионы – те самые миллионы, о которых он только мечтал. Чутье никогда не обманывает Бальзака, но оно всегда руководит только Бальзаком-художником и вводит его в заблуждение, как только он пытается перешагнуть рубеж единственной родной ему сферы.
Стоит Бальзаку претворить свои фантазии в творчество, и они порождают бессмертие. Но как только он пытается превратить свои иллюзии в деньги, они немедленно увеличивают бремя его долгов, и ему приходится трудиться в десять, нет, в сто раз больше. Уезжая, Бальзак пророчески написал своей приятельнице:
«Я страшусь не путешествия, я страшусь возвращения, если план мой потерпит неудачу».
Он знает, что каждый раз, когда он возвращается в Париж, его ожидает одно и то же: извещения, счета, процессы, упреки, требования и бесконечный труд. Все это повторилось и на сей раз, только в удвоенном, в удесятеренном масштабе.
Среди всех этих дурных предчувствий лишь одна мысль вселяет в него бодрость: мысль о том, что он тотчас же сможет убежать в свой уже готовый дом и «наверстать потерянное время». Однако новое разочарование. Ничего еще не готово. Участок «гол как ладонь», дом не подведен под крышу, и Бальзак не может взяться в нем за работу, ибо архитектор, каменщики и землекопы – все они работали слишком вяло, ибо Бальзак опять упустил из виду, что всем прочим смертным не свойственны его темпы. И вот нетерпение Бальзака обращается против них. Кровельщики еще возятся на крыше, а он уже въезжает в дом, не считаясь с запретом врача, который считает, что ему вредно пребывать в только что отстроенном здании. Еще не перевезена мебель, которую он сберег на Рю де Батай. День-деньской еще стучат молотки и визжат пилы, ибо садовый флигель для графини Висконти тоже весь от фундамента до крыши перестраивается заново. Посыпаются щебнем и асфальтируются дорожки, ограду вокруг земельного участка возводят со страшным грохотом, с чрезвычайной и страшной поспешностью. Но Бальзак – неисправимый фантазер. Среди окружающего его хаоса он наслаждается завершенным творением и в первом чаду восторга описывает свой новый очаг:
«Мой дом расположен на склоне холма Сен-Клу, который граничит с королевским парком. Вид на запад охватывает весь Вилль д'Авре. На юге мне видна дорога, которая тянется из Вилль д'Авре вдоль холмов до того места, где начинается Версальский парк. На востоке я вижу Севр, а далее передо мной открывается необычайно широкий горизонт, за которым уже лежит Париж. Испарения великого города окутывают зелень на знаменитых склонах Медон и Бельвю. По ту сторону я вижу Монружскую долину и Орлеанскую дорогу, которая ведет в Тур. Пейзаж, полный редкого великолепия и поразительных контрастов. Почти вплотную к моему участку прилегает вокзал железной дороги Париж – Версаль, и железнодорожная насыпь тянется по долине Вилль д'Авре, нисколько, однако, не заслоняя вида, расстилающегося перед моими глазами.
Итак, за десять минут и за десять су я могу добраться из Жарди до церкви Мадлен, до центра Парижа! Живи я на Рю де Батай, в Шайо или на Рю Кассини, это обошлось бы мне по меньшей мере в сорок су и отняло бы час времени. Жарди расположено так удобно, что покупка его отнюдь не была глупостью. Цена этого участка еще невероятно возрастет. У меня арпан земли, заканчивающийся на юге террасой в 150 футов, окруженный со всех сторон стеной. Здесь еще ничего не посажено, но осенью мы превратим этот клочок земли в эдем, полный растений, цветов и благовоний. В Париже и в его окрестностях за деньги можно иметь все. У меня будут расти двадцатилетние магнолии, шестнадцатилетние липы, двенадцатилетние тополя, березы и прочие деревья, пересаженные с корнями вместе с землей, привезенные в корзинах; некоторые из них уже через год принесут плоды. О, наша цивилизация восхитительна!
Пока моя земля еще гола как ладонь. Но в мае месяце она будет выглядеть потрясающе. Я хочу приобрести еще два соседних арпана земли, чтобы иметь огород, фрукты и т. д. Мне понадобится тысяч тридцать франков, и я намерен заработать их этой зимой.
Дом похож на нашест для попугая. В каждом этаже по комнате, а всего этажей три. Внизу – столовая и гостиная, во втором этаже – туалет и спальня, в третьем – рабочий кабинет, где я пишу вам сейчас, глубокой ночью. Все они соединены лестницей, смахивающей на стремянку.