Бальзак
Шрифт:
Только одно представляется ему теперь счастьем. Отныне он может писать ей с полной откровенностью. Он уверяет ее, что он ни в чем не изменился, что с тех пор, как они встретились в Невшателе, лишь она его жизнь, и он заклинает ее:
«Напишите, что вы всем существом принадлежите мне, что мы теперь можем обрести счастье, безоблачное счастье».
Он осыпает ее письмами. Для Бальзака их тайная помолвка снова сделалась реальностью, и любовь, уже ставшая бременем, вспыхнула вновь, запылала страстью. Что может воспрепятствовать их окончательному соединению? Он видит теперь все в ином свете, даже себя самого. Только год назад в письмах к ней, в этих письмах, всегда окрашенных меланхолией и одиночеством, он изображал себя стариком, поседевшим, усталым, обрюзгшим, страдающим головокружениями и приливами, неспособным мыслить. Теперь он рисует себя своей невесте, о которой он так долго мечтал, в самых привлекательных красках:
«У меня появилось
Его фантазия уже работает с обычной для него стремительностью. Он мысленно видит всю их будущую жизнь. Она должна немедля подыскать для дочери «разумного и дельного мужа», «прежде всего богатого, чтобы его состояние позволило и вам сохранить за собой определенную сумму». Г-жа Ганская будет тогда свободна в материальном отношении, как она уже свободна в юридическом и нравственном. Она будет свободно принадлежать ему. И их совместная жизнь, о которой он столько мечтал, станет прекраснее, чем в его грезах. Только не терять времени – ни месяца, ни недели, ни дня! Он немедленно приведет в порядок дела и переедет в Дрезден, чтобы быть поближе к ней, к своей безмерно любимой. Он любит ее, как никогда еще не любил!
И мы чувствуем, что еще ничего в жизни этот демон нетерпения не ждал с такой жгучей жаждой, как единственного ее слова: «Приди!»
Наконец через шесть недель, 21 февраля, приходит ответ. Мы не знаем его дословно. Письмо уничтожено вместе со всеми другими письмами Незнакомки. Но мы знаем, что в нем содержался твердый и недвусмысленный отказ в ответ на все домогательства Бальзака: четкое «нет» в ответ на страстное его желание немедленно приехать к ней.
В тот самый миг, когда Бальзак, трепеща, ожидает исполнения ее обета, г-жа Ганская «с ледяным спокойствием» разрывает помолвку. «Вы свободны», – пишет она ему с неумолимой ясностью и приводит, по-видимому, исчерпывающее объяснение своему поступку. Она больше не доверяет ему. За эти семь лет он ни разу не поддался желанию увидеть ее, хотя у него нашлись и время и деньги, чтобы несколько раз съездить в Италию, и к тому же отнюдь не в одиночестве. Следовательно, не говоря уже обо всем прочем, он нарушил условие их помолвки. Все, что было, прошло. Прошло и миновало. Она хочет жить только ради дочери и никогда не покидать ее. «Если у меня отнимут мое бедное дитя, я умру!» Она не хочет делить себя. Судя по отчаянному ответу Бальзака, письмо было безжалостно, как удар топора. Оно подсекло под корень все его упования.
Было ли «нет» г-жи Ганской искренним и окончательным? Или это было только средством испытать его; только мнимым уходом актрисы, жаждущей вернуться на вызов; только уловкой гордой и тщеславной женщины, чтобы заставить Бальзака еще ожесточенней бороться за нее? Коварный и трудный вопрос. Он ведет нас в суть этой сложной проблемы. Нам придется с самого начала проследить историю отношений Ганской и Бальзака.
Большую и страстную женскую любовь отличает прежде всего способность к безграничной жертвенности. В этом смысле г-жа Ганская была совершенно не способна любить, во всяком случае любить Бальзака. Исполненная дворянской спеси, властная, самовлюбленная, капризная и нетерпеливая, уверенная в своем общественном превосходстве, Ганская требует любви как непременной дани, которую она вправе милостиво принять или отвергнуть. Ее жертва – и это можно проследить по ее письмам – ограничена бесчисленными условностями. Она с первой же минуты взирает на Бальзака сверху вниз. Она снисходит к нему, и Бальзак всегда занимает подчиненное положение, в которое она его поставила. Он именует себя «мужиком», ее «крепостным» и «рабом». Он всегда стоит перед ней на коленях, восторженно превозносит ее до небес. Он готов окончательно отказаться от себя, от своей личности. Даже самый беспристрастный человек, читая письма Бальзака к г-же Ганской, порою невольно испытывает чувство неловкости.
Нас сердит и удручает, когда мы видим, что один из могущественнейших и гениальнейших людей семь лет смиренно кланяется, целует туфлю, бесконечно унижается перед самой заурядной, захолустной барынькой. Мы именно потому и усомнились в благородном характере г-жи Ганской, в столь часто восхваляемом ее защитниками такте, что она не только охотно терпела рабскую покорность Бальзака, но поощряла и даже требовала этого восторженного обожествления. Мы не можем избавиться от чувства, что женщина, понимающая величие Бальзака, не потерпела бы его подчиненного положения. Оно было бы ей неприятно, оно казалось бы ей неуместным. Она подняла бы его с колен. Она сама
«Добрый Бальзак» или «бедный Бальзак». Эта интонация в письмах к дочери – единственной, с кем она откровенна, – объясняет, в сущности говоря, все. Ганская была достаточно умна, чтобы понимать значительность этого человека. Она была достаточно чувственна, достаточно женственна, и его бурный темперамент был ей по душе. Несмотря на то, что она отлично видела все его слабости и непостоянство, он, несомненно, ей нравился. И все же в конечном счете г-жа Ганская любила только себя, а Бальзака постольку, поскольку он льстил ее самолюбию. Да, ей льстило то, что он сделал ее героиней необычайного приключения, что он любит ее столь пламенно и столь поэтически, что он внес перемену в ее доселе банальную жизнь, внес то опьянение, ту страсть, которых никогда не познала бы рассудочная и умная женщина. Но характер, столь закосневший в дворянской спеси, в сословных предрассудках, не мог стать ни мягким, ни жертвенным, ни податливым. Когда г-жа Ганская любит, она любит все-таки только себя, именно такой характер носит ее чувство к Бальзаку. Даже в ту пору, когда они были вместе, ближайшим ее доверенным был не он. Этим доверенным всегда была ее маленькая, глупенькая, пустая дочка. Только ей доверяет она безгранично, а для Бальзака, чужого, плебея и выскочки, последняя цитадель ее сердца всегда остается закрытой.
И все-таки он стал ее возлюбленным. Она отдалась ему, и, вероятно, так беззаветно, как только была способна эта рассудочная, благоразумная и сдержанная женщина. Она была замужем, она была аристократкой, и она боялась порвать с мужем и скомпрометировать себя в глазах света. Истинное испытание ее чувств начинается после кончины г-на Ганского, когда она становится свободной, когда урожденная графиня Ржевусская, наследница Верховни, должна решить, следует ли ей выйти замуж за своего «мужика», за своего трубадура – гениального, но погрязшего в долгах, расточительного, легкомысленного, закоренелого плебея, когда она должна сделать выбор между аристократией крови и денег и аристократией гения и славы.
В глубине души г-жа Ганская всегда страшилась этого решения, и одно из ее писем к брату, подлинность которого до сих пор оспаривается, прекрасно выражает душевное ее состояние:
«Иногда я очень довольна тем, что мне не приходится решать, выходить или не выходить замуж за человека, которого, как мне кажется, тебе бы не очень хотелось иметь своим зятем. Как бы там ни было, я люблю его, и, быть может, сильнее, чем ты думаешь. Его письма – великое событие в моей одинокой жизни. Я жду их и жажду восторга, который звучит с их страниц. Я преисполнена гордостью оттого, что значу для него больше, чем все другие женщины. Ибо он гений, один из величайших гениев Франции, и стоит мне подумать об этом, как все мои сомнения исчезают и душа моя полна одной мысли: я, я удостоилась его любви, а ведь я так мало достойна его! И все-таки: когда мы остаемся наедине, я не могу не видеть его негармоничности, и я страдаю от мысли, что и другие видят ее и делают определенные выводы. В такие минуты мне хочется закричать во весь голос, что я люблю его страстно, что эти люди не имеют права так себя вести, и в то же время я прекрасно вижу, что у них есть для этого все основания. Я просто подумать не решаюсь о том, в каком положении я окажусь, если г-н Ганский скончается. Надеюсь, что я всегда буду исполнять свой долг и что я всегда старалась его исполнить, как нас учил наш отец. Но в глубине души я, пожалуй, довольна, что мне не приходится принимать решения. И все же бывают минуты, когда я забываю все на свете и думаю только об одном: вот этот великий человек готов пожертвовать всем ради меня, а ведь я так мало могу предложить ему взамен».
Тот самый обет, на который Бальзак возлагает все свои надежды, всегда беспокоит и удручает ее. И поэтому совершенно понятно, что в первые минуты она старается отодвинуть любое решение и не допускает к себе этого необузданного человека, бешеного темперамента которого она страшится.
Положение г-жи Ганской вовсе не так просто и ясно, как это представляется Бальзаку. Кончина мужа принесла ей только мнимую свободу. В действительности же после смерти г-на Ганского она попадает под еще больший семейный контроль. Дядюшки и тетушки в окрестных имениях, племянницы, живущие в доме, родственники в Петербурге и Париже – все, решительно все, знают о ее романтической дружбе с г-ном Бальзаком, и всех объединяет теперь боязнь, как бы прекрасная вдова из Верховни вместе с заманчивыми миллионами г-на Ганского не досталась французу, безродному писаке, который своими пышными речами и романтическими письмами вскружил голову богатой наследнице.