Бамбуш
Шрифт:
— Боря, Боря, Боря… — раздавались со всех сторон голоса.
Каждый солдат норовил посадить мальчика на плечо, прижать к груди, поцеловать его.
Немолодой усатый офицер дал ему банку тушенки.
Все карманы мальчика были уже набиты снедью. Один солдат, увидев, что мальчику некуда спрятать тушенку, притащил свою солдатскую рубашку, смастерил из нее сумку и переложил в нее все содержимое Бориных карманов.
Когда ушел поезд, Боря, еле взвалив на плечо свою сумку, возбужденный и радостный пришел ко мне в красный уголок.
—
Покопавшись в сумке, он достал несколько сухарей и положил их на стол передо мною.
— Вот тебе.
— Спасибо, друг, только они мне не нужны. — Я отодвинул его дары.
— Прекрасно возьмешь, — убежденно, без тени сомнения сказал Боря и предложил: — А ну-ка, закрой глаза.
Я зажмурился.
— Боря, Боря, Боря… — раздавались со всех сторон голоса.
— Открой рот.
Я раскрыл рот.
Мальчик сунул мне в рот что-то сладкое.
— Еще хочешь? — спросил Боря, показывая на сумку.
— Нет, — решительно заявил я и хотел смахнуть в его сумку все сухари со стола.
Мальчик животом прикрыл сумку и упрямо повторил:
— Как миленький возьмешь.
— Ты не нарушай калмыцкий обычай, — объяснил я Боре. — Мужчина весь первый заработок должен принести в свой дом.
— Правда?
— Да, правда.
Мальчик перестал настаивать.
— Пойду домой. Мама ждет.
13
На другой день Боря явился уже с настоящей сумкой, перекинутой через плечо.
В руках — та же березовая палка.
— Брось ты ее.
— Не могу.
— Значит, ты жадюга, — поддел я мальчика.
— Э-э, ты, Бадма, не понимаешь. Когда первый раз пошел пасти коров, я у деда Далчи попросил складной нож и вырезал эту палку. Не брошу.
Его слова тронули меня какой-то своей непосредственной, наивной мудростью. И в то же время встревожили. Бабушка моя говорила: мудрый человек долго не живет. А я хочу, чтобы это было неправдой.
В этот день не было эшелонов с военными. Мальчик до самого вечера крутился возле меня.
Я окончил оформление стенной газеты «Крокодил». Потом мы с Борей долго сидели, забравшись на стол, болтали ногами.
Мечтали. Вслух.
— Когда подрастешь, кем думаешь быть? — спросил я своего маленького друга.
— Как ты, художником, — не задумываясь, ответил мальчик.
— Боря, откровенно говоря, я еще совсем не художник. Только пробую. Никакой школы не кончал.
— А разве то, что ты нарисовал, не картины? — Он показал на оформление стенной газеты.
— Это так себе.
Боря, словно провинившись, съежился и сказал разочарованно:
— А я-то думал, что ты художник…
— Для этого надо много
— Это я знаю. Когда выздоровеет моя мама, я тоже пойду в школу. Только у меня нет ни бумаги, ни книг.
— Э-э, Боря, лишь бы голова была, а бумага и книги найдутся! Ты духом не падай! — нарочито весело воскликнул я, чтобы подбодрить своего юного друга.
— Ты, Бадма, будешь учить меня новым песням? — неожиданно спросил Боря.
— Ну хорошо, тогда слушай:
Мы пионеры. Красное знамя Выше! До самой Луны! Мы пионеры. Смело за нами, Дети родной страны!..— Ты меня лучше учи песням, которыми можно хлеб зарабатывать.
От этих слов мне стало горько.
14
Военные эшелоны с солдатами весь апрель шли с запада на восток.
Боря теперь стал признанным артистом. Люди нашей станции, как только увидят издали мальчика, останавливаются, стараются сказать ему ласковые слова.
От хлеба, колбасы, рыбы, консервов и сахара, которыми солдаты угощали мальчика, он быстро поправился. Худое лицо его округлилось, тело, как у ягненка, вкусившего зеленой травки, пополнело.
Боря теперь чувствует себя настоящим хозяином земли, походка его стала твердой, голову держит гордо, как подобает мужчине. Но со своей березовой палкой не расстается. И по-прежнему совсем не детская тоска таится в самой глубине его глаз. Но, может быть, только я один замечаю эту грусть. Я знаю, он продолжает ждать отца. Он верит, страстно верит в его возвращение. Он больше никогда не говорит мне об этом. Но я знаю. Я знаю… И ничем не могу помочь.
Плотный сибирский снег стал ноздреватым. Он постепенно, день за днем таял от весеннего солнца, и вскоре по улицам поселка с журчанием побежали ручьи.
Однажды Ермотик спросил у меня:
— У нашего артиста есть какая-нибудь обувь, кроме этих насквозь промокших рваных сапог?
— Не знаю.
— Вы же друзья.
— Я не подумал об этом.
— Эх вы, молодежь, не умеете вникать в судьбу людей!
В это самое время вошел Михаил Александрович.
Увидев мое смущенное лицо, начальник станции спросил:
— Что случилось?
— Надо бы помочь этому мальчишке, — объяснил Ермотик.
— Что за мальчишка? — переспросил Михаил Александрович.
— Артист.
— Да… Дело говоришь. Пальцы его торчат. Чего доброго, еще ревматизм схватит, — сочувственно сказал начальник станции.
— Если бы у него сменная обувь была, сапоги его можно было отдать в ремонт. Рядом со мной живет старик сапожник, — заключил Ермотик.
— Погоди… У моей дочери сохранились старые, совсем неплохие ботинки, — вспомнил Михаил Александрович. — Бадма, приходи возьми эти ботинки.