Банальная история
Шрифт:
— Прекрасно он все видит. Но он ее любит.
— Я тоже. И ты.
— Да. Только мы еще и себя любим, а он только ее. Поэтому и пытается понять, а не бездумно сломать. Он делает все, чтобы Аня чувствовала себя полноценной.
За столом повисло молчание. На душе у каждого было мутно, на сердце тоскливо, а подспудное предчувствие чего-то очень плохого усугубляло состояние, заставляя тревогу шириться и расти.
Мужчины дружно встали и прошли в комнату.
Аня спала на Алешиной ладони, крепко прижимая ее своими руками к щеке.
— Как она? — шепотом спросил Андрей, присаживаясь рядом на корточки
— Спит, — констатировал очевидное Алексей.
— Алеша, ты действительно считаешь, что это не ухудшение и пока все в рамках нормы?
— Андрюш, сейчас я ничего не могу сказать. Мне нужна полная картина в динамике. Хотя бы анализы, элементарная коагулограмма, гемоглобин. Сравню с прошлыми данными, тогда будем делать выводы.
— Если б осенью легла в больницу, подобного бы не случилось, — бросил Сергей унылым шепотом. И удостоился укоризненных взглядов. — Знаю, знаю. У этого были проблемы, и Анюта не могла его оставить… Только он потом в Хургаде отогрелся, а у нее — вот! Здравствуй, лажа Новый год!
— Сережа, иди спать, — предложил Алеша, а Андрей поддержал, сопроводив лично до дивана в гостиной. А чтоб младший не сопротивлялся, и сам лег.
В квартире было тихо. Но я чувствовала его присутствие — тонкий аромат его одеколона кружил в воздухе и было что-то еще. Еле слышный шорох шагов, мерная поступь босых ног по паласу.
Я улыбнулась и попыталась отгадать — кто, не открывая глаз. И заранее знала ответ — шаги своих братьев я различу из тысячи. Андрей ступает чуть громче и чуть тверже. Сергей не умеет ходить тихо вообще. Остается, Алеша.
Он стоял у прохода меж кухней и комнатой, прислонившись плечом к стене, и пил чай, поглядывая на меня. На плечи небрежно накинута синяя рубашка, рука в кармане чуть смятых брюк, ступни и, правда, голые. И от чуть взъерошенной макушки до пальцев тех самых босых ступней — он был совершенен.
Я могла бы долго перечислять его достоинства, но разве слова могут в полной мере отобразить суть, объять и показать то, что лежит за их гранью? Нет. Потому, и стараться не буду, скажу лишь, что с Алешей нас связывают особые отношения — не просто доверительные, а абсолютно откровенные.
И это естественно — ведь именно ему пришлось общаться со мной больше, чем другим и более тесно. Вечно занятые родители, научные сотрудники одного перспективного, но уже тогда чахлого НИИ, стремились к глобальным открытиям, мечтая, видимо, о славе Пьера и Мари Кюри, а посему, почти не бывали дома. Симпозиумы, конференции и постоянные исследования какого-то заумно звучащего элемента из периодической системы Менделеева легли в основу их жизни. Остальное было второстепенно и лежало ниже допустимой их честолюбию плоскости. За ней был Алексей, который и тащил на себе братьев и капризную, хилую сестричку на правах старшего. Вернее, в должности оного.
Именно он читал мне сказки, когда я лежала с температурой, мазал зеленкой оспины и держал руки, чтобы они не расчесывали зудящие ранки. Помогал делать уроки, разговаривал с учителями, покупал кукол под елку, купал и учил стирать, готовить, давать «сдачу» обидчикам. Именно он первым узнал о том, что я стала девушкой, объяснял причину и суть данного явления, а потом просвещал в возникших вопросах
Да. Да, да — меж нами не было тайн, как и не существовало запретных тем для разговоров. Я исповедовалась ему ежедневно в своих грехах и еще более грешных желаниях, и ни разу он не выдал меня, не осудил и не оттолкнул. И лишь сейчас я начала задумываться — сколько же он претерпел, мучался и сдерживал себя?
Я росла пугливой и любознательной и часто забиралась к нему в постель, сбегая от детских страхов, которыми была полна моя комната. Прижималась к теплому телу, еще не ведая стыда, не понимая границ, обозначенных природой и людьми. Они были пусты для меня, потому что, с Алешей было тепло, уютно и совершенно не страшно. Он был доступным и ласковым и встречал меня неизменными поцелуями, сначала в лоб, а когда подросла — в губы. И не отталкивал руки, исследующие его кожу, и убаюкивал ласками, пока я не засыпала. Сны рядом с ним были легкими, светлыми и полными блаженства. За окнами шел дождь, билась в стекла пурга, летний ветерок качал занавески — мне было одинаково хорошо и уютно в Алешиных объятьях.
Но природа вспомнила обо мне и начала рушить привычный мирок, вторгаясь сначала в мое тело, потом в разум, а позже в отношения с братьями. Мои мысли стали более приземленными и конкретными, а действия корыстными и избирательными. Я вошла в мир мужчин и женщин, тщательно прикрыв дверь из детства. И случилось это в одночасье.
Детство не имеет четких границ, оно покрыто белесым пушистым туманом, хранящим сохранность от чужих глаз зеленого бутылочного стеклышка, зарытого в песок, сломанной куклы и боли от ссадины, вкуса молока и озноба, рожденного страхом перед родительским наказанием.
Его территория тянется из облаков до самой преисподни, в которую мы рвемся не от осознания и необходимости, а от любопытства и зависти. В этом зыбком тумане копятся обиды и радости, формируются характеры и разбиваются мечты, но мы не замечаем этого ни тогда, когда еще живем в нем, ни тогда, когда прощаемся навеки и смело шагаем вон. Нам кажется, в него можно вернуться в любой момент, ведь границы у него нет, и оно доступно и принадлежит тебе, но…оно больше не пускает к себе. Можно лишь обернуться и попытаться разглядеть очертания островков и напрячься, чтоб вспомнить и увидеть, что расположено на них. Но чем больше шагов в сторону, тем хуже видимость, слабее зрение и память.
Странно, оно не имеет границ у истока, но четко проводит разделительную полосу у точки исхода, и вышвыривает нас за нее, как котят.
У этой полосы нет указателей с четкой датой, по которой ты можешь определить свое изгнание, но время года, месяц ты запоминаешь на всю жизнь.
Со мной это случилось летом, в начале июня. Еще вечером я легла спать, как дитя, а проснулась еще не взрослой, но уже не ребенком.
От этого состояния, одинаково мучительного для девочек и мальчиков, меня спасал также Алеша. И пусть то, что он сделал, с чужой точки зрения было предосудительно, отвратительно, мне все равно — я испытывала и испытываю лишь большую благодарность к нему и огромную, как вселенная любовь. То состояние, которым он меня одарил, было настолько необъяснимо чудесно и незабываемо восхитительно, что сколько бы я не искала это ощущение потом, так и не находила.