Банда - 4
Шрифт:
Пафнутьев глянул на Андрея, осторожно открыл ящичек и вынул оттуда сверток в целлофановом пакете. Внимательно пролистнул блокнотик с телефонами, адресами, именами. Блокнотик был маленький, но заморская отделка, тонкая тисненая кожа, похрустывающая бумага подтверждали, что блокнотик этот не для общего пользования, сюда заносились сведения действительно важные. Какие-то карточки, сложенные листки, бумаги Пафнутьев просмотрел бегло и наспех, отложив все это до того момента, когда он вернется в кабинет. Но толстая пачка новых уже долларов его озадачила.
– А с этим что делать?
– спросил он у Андрея.
– Поделим,- тот передернул
– Но это же грабеж!
– Конечно.
– Нехорошо.
– Почему?
– Мы не должны опускаться до такого уровня,- произнес Пафнутьев без большой уверенности.
– Если мы не можем опуститься до их уровня, давайте до их уровня поднимемся,- усмехнулся Андрей.- А потом, Павел Николаевич, нам все равно придется как-то уравнивать наши уровни. Иначе, как мы сможем приблизиться к ним, как выйдем на них и вступим с ними в контакт? А не вступив в контакт, как мы сможем положить их на лопатки?
– Ладно, разберемся,- Пафнутьев принял, кажется, единственно верное решение.- Документы я забираю, деньги оставляю. Пусть здесь пока полежат, в бардачке.
– Пусть полежат,- усмехнулся Андрей.- Приехали, Павел Николаевич.
– Вижу,- проворчал Пафнутьев, выбираясь из машины.
Каждый раз с приближением развязки Пафнутьев становился сумрачным, даже ворчливым, старался подольше побыть один. Все, что можно было узнать, он уже узнал, и оставалось лишь связать разрозненные показания, свидетельства, подозрения, чтобы получить картину полную и ясную. Сейчас он был хмур и сосредоточен. И Андрей вывалил на него кучу совершенно свежих сведений, неожиданных и чреватых, и Овсов вдруг вспомнил о нем. Все это настораживало и требовало времени, чтобы разобраться, понять происходящее и найти собственное место во всех этих событиях.
Слишком уж быстро взбежав на третий этаж, Пафнутьев почувствовал, что дыхание его сбилось, сделалось тяжелым, и он замедлил шаги, чтобы в кабинет к Овсову войти спокойно и достойно.
– Здравствуй, Овсов,- сказал он.- Вот и я.
– Здравствуй, Паша... А это Валя. Как видишь, она если и изменилась, то только в лучшую сторону.
– Изменилась - это хорошо,- разулыбался Пафнутьев, увидев красавицу на кушетке у Овсова.- Лишь бы не изменила.
– Ох, Паша,- простонал Овсов и больше ничего не добавил, а Пафнутьев понял, что предложенная им тема не совсем удачна здесь.- Валя от нас ушла. Теперь она работает в роддоме.
– Роддом - это прекрасно!
– с подъемом воскликнул Пафнутьев и опять почувствовал, что его восторги неуместны.- Кстати, а как наша младеница? Она проснулась, наконец?
– Прекрасно себя чувствует и передает тебе привет.
– Выжила, значит?
– уточнил Пафнутьев.
– Пока - да. В реанимации.
Валя сидела на кушетке, забросив ногу на ногу, и ее округлые коленки выглядели вызывающе и дерзко. Куда бы ни смотрел Пафнутьев, как бы он ни вертел головой, но взгляд его неизменно возвращался к ним, спотыкался о них, будто какая-то сила исходила от этих коленок. А, впрочем, может быть, и исходила. Посмотрев на Овсова, он усмехнулся, заметив, что и тот находится в таком же смятенном состоянии. Коленки притягивали взоры и лишали, лишали мужичков привычной уверенности. А Валя, видя это, чуть посмеивалась, курила сигаретку, пускала дым к потолку, а отведя руку в сторону, любовалась не то ухоженными пальцами, не то самой сигареткой с золотистым мундштуком.
– Паша,- проговорил, наконец, Овсов, вынимая из тумбочки бутылку какого-то виски с заковыристыми наклейками и разливая в непонятно как возникшие на столе стаканы.- Есть маленькое предупреждение...
– Внимательно тебя слушаю,- улыбнулся Пафнутьев.
– В уголовном деле, в устных разговорах, в пьяном трепе и интимном шепоте ты должен исключить всякое упоминание о Вале, о том, что ты ее знаешь, разговаривал с ней.
– Валя, вам что-то угрожает?
– спросил Пафнутьев.
– Как и всем нам,- ответила девушка.
– Откуда опасность?
– У вас есть ко мне вопросы?
– не отвечая, проговорила красавица.- Давайте приступим.
– Давайте,- и Пафнутьев, соглашаясь с молчаливым предложением Овсова, взял стакан с виски, чокнулся с хирургом и выпил. С некоторым недоумением заглянул в пустой стакан, оставил его и взял протянутую Овсовым шоколадку.
– Простите,- сказал он Вале.- Я немного отвлекся. Итак, вопросы. Овсов рассказывал вам о девочке, которую я только что упомянул?
– Да, рассказывал.
– Как вы объясняете то, что ее до сих пор никто не хватился, никто не ищет?
– Списанная девочка,- Валя затянулась и выпустила к потолку струю дыма.
– В каком смысле?
– Пафнутьев отшатнулся, услышав такое простое, спокойно произнесенное объяснение.
– В самом прямом смысле слова, Павел Николаевич. В списанные попадают дети, от которых отказались мамаши. Причины самые разные... Некоторые отказываются по малолетству, если бабе двенадцать, тринадцать, даже пятнадцать лет - какая из нее мамаша? Отказываются. И возвращаются в свои подвалы, на свои чердаки, где их уже заждались юные отцы. Некоторые отказываются от собственных детей по причине полной испитости. Бомжихи часто не хотят забирать детей, беженки всех стран и народов... Ей самой деваться некуда, а уж с ребенком и подавно. Одна она и под мостом переночует... Ну, и так далее,- Валя опять затянулась, потом погасила сигарету о блюдце, в котором Овсов подал конфетки к столу, подняла на Пафнутьева глаза.- Что-нибудь неясно?
– Мне неясно одно... Что вы, Валя, имеете в виду, когда говорите "и так далее"?
Валя некоторое время молча смотрела на Пафнутьева. А потом перевела взгляд на Овсова - как, дескать, быть?
– Говори, Валя,- сказал Овсов.- Раз уж начала.
– Хорошо...- девушка тронула пальцем свою сигаретку в блюдце, передернула плечами, как бы говоря, что, мол, она готова продолжить, но за последствия не отвечает.- Слова "и так далее" означают следующее... Детишки остаются не только от бомжих и пятиклассниц. Остаются и от тех, кто не в состоянии их прокормить или считает, что не в состоянии прокормить ребенка и одновременно обеспечить себе ту жизнь, к которой призывают ваши телевизионные рекламщики, дикторы, дикторши, подохнуть бы им всем!
– в сердцах закончила Валя.
– Почему?
– наивно удивился Пафнутьев.
– А потому, что они показывают жизнь, которой никто, нигде в мире не живет. И убеждают этих дурех в том, что только такая жизнь и может называться жизнью. И наши писухи покарябанные стремятся к ней, несутся куда-то, ищут вокруг причины, которые мешают им жить такой вот раскрашенной телевизионной жизнью. И, конечно, такие причины находят. Чаще всего получается, что именно младенец стоит на пути к такой жизни. Значит, надо от младенца избавиться. Одни его душат, другие топят, выбрасывают еще живых, некоторые, кто половчее, продают...