Банда
Шрифт:
— Наверное, стою того...
— Ну ты даешь! Что ни скажу, все тебе не так, все ты поперек!
— Но ведь главное еще не началось?
— И опять ты прав... Потому и терплю твою непочтительность. Главное сейчас начнется. И тогда тебе вряд ли захочется хамить, — Заварзин бухнулся в кресло, налил себе из большой бутылки треть стакана водки, бросил туда кубик льда. — А теперь слушай. — Заварзин взглянул на Андрея жестче, без улыбки. — Знаешь, зачем следователю понадобилось, чтобы именно ты отвез его в город на своем мотоцикле? Не надо отвечать. Я спрашиваю не для
— Да... да.
— И довольно долго это было?
— Да, минут пять.
— Я могу даже предположить, что он отлучался не один раз?
— Два раза, — подтвердил Андрей. — Он сказал, что повестку оформлял... То печать, то подпись... А когда все сделал, я уехал.
— Бланки повесток со всеми печатями и подписями у него в столе. Там их столько, что он полгорода может вызвать, не отрывая задницы от стула. Пока ты сидел и хлопал ушами, он провел съемку колес твоего мотоцикла.
— Откуда ты знаешь? — насторожился Андрей.
— Сам видел.
— Случайно мимо проходил?
— Парень, кончай. Мне это надоело. Я не проходил мимо. Едва ты отъехал со своим следователем, мне тут же позвонил Михей и обо всем доложил. Я рванул к прокуратуре. И из соседнего двора, сквозь кустики все видел. Выскочил тощий мужичонка с фотоаппаратом и давай вокруг твоего мотоцикла вертеться. Больше всего его интересовал протектор заднего колеса. Знаешь, почему?
— Они у меня не краденые.
— Дурак. Они не ищут ворованное. Они ищут убийцу. А когда мотоцикл скрывается с места преступления, на дороге отпечатывается протектор именно заднего колеса. Ты как удирал? Переулком? Накануне шея дождь, земля была мокрая, следы на ней отпечатываются со всеми подробностями.
— Не помню...
— Ты ни фига не помнишь, потому что драпал, наделав в штаны. Они полдня фотографировали ту дорожку после того, что ты устроил в то утро.
— Ну, устраивал, допустим, не только я...
— Заткнись, Андрей. Ты на крючке, понял? Протектор — это все равно, что отпечатки пальцев. Царапины, камушки, повреждения... Тебя не взяли до тех пор, пока не проявят пленку, отпечатают снимки и сравнят с теми, которые сделали на месте убийства.
Понял?
— Дальше, — проговорил Андрей, чувствуя, что внутри у него все похолодело.
— И мне хотелось бы знать — что будет дальше. Для всех нас. Или продашь, или не продашь. Назовем вещи своими именами... Ты всех крепко подвел, по твоей милости мы оказались участниками убийства, хотя договаривались совсем о другом.
— Дальше?
— Перестань повторять это слово! Нам светят срока. Про тебя не знаю, суд решит — расстрелять или посадить на пятнадцать лет. Не хочу об этом думать. Но о ребятах, оказавшихся под угрозой трех, пяти, семи лет тюряги... — Заварзин закурил и, подойдя к окну, распахнул форточку. Поднявшись на небольшую табуретку, он отвел штору в сторону, несколько раз глубоко затянулся, выпуская дым в форточку. Выбросив окурок за окно, снова опустил штору и сел в кресло. Андрей выпил воды, осторожно поставил стакан на столик.
— Хорошая вода, — сказал он, зная, что и эти его слова Заварзину не понравятся.
— И водка хорошая. Но наше положение от этого не становится лучше. Ребята согласились тебе помочь, хотя одно лишь наше молчание уже является уголовным преступлением. Это называется “недоносительством”.
— Если я правильно понял, — медленно проговорил Андрей, — от меня опять что-то требуется?
— Слушай, ты, мудак! — Заварзин вскочил, схватил Андрея за горло, но тут же отпустил. — Мне не нравится, как ты разговариваешь! Понял?! Не нравится.
— А я в полном восторге, как ты со мной разговариваешь, — Андрей поправил воротник, запихнул подол рубашки под ремень. — Только просьба — хватит. С меня достаточно. Я провинился? Хорошо. Виноват. Хотя мы сейчас оба знаем степень моей вины, верно? — Андрей исподлобья посмотрел на Заварзина. — Мы ведь оба знаем насколько я виноват и насколько не виноват? И не надо мне пудрить мозги. Тебе есть, что сказать — говори. Нечего сказать — гуляй.
Заварзин налил себе водки, бросил в стакан кубик льда, звякнувший глухо и влажно, подождал, когда он почти растаял, и выпил холодную, чуть ослабленную водку.
— Хорошо. Продолжим... Ты на крючке. Не только у следователя, но и у меня. Согласен? В конце концов, к чему бы ни пришел Пафнутьев, мы с ребятами свидетели... Если скажем, что в это время ты был в гараже, ремонтировал машину... Никто не сможет перешибить наши показания. Если скажем нечто противоположное, то и этого никто не перешибет.
— Короче!
— Должок за тобой, парень. Пора платить. Заплатишь — и можешь отвалить. Если захочешь, конечно.
— И на этот раз патроны менять не будешь? — Андрей вылил в стакан остатки воды, но ставить бутылку на стол не торопился, даже взял ее как-то странно — горлышко оказалось в кулаке, а сама бутылка торчала в сторону, напоминая короткую стеклянную дубинку.
Заварзин усмехнулся.
— Поставь. Ты мне нужен живым. Пока ты в долгу, тебя никто пальцем не тронет. Вот так, — он взял у Андрея бутылку и поставил ее в угол. — Кстати, пустая бутылка гораздо опаснее полной.
— В каком смысле?
— В прямом. Полной бутылкой можно лишь оглушить человека, удар получается мягче. А пустой — это смерть.
— Запомню.
— Сейчас тебе пригодится другое. Ты спрашивал о патронах... Патроны будут боевые. Это говорю сразу.
— И после этого отвалите?
— Как сам захочешь, Андрюша. Может получиться, что войдешь во вкус и не захочешь расставаться. Все-таки мы надежные ребята, на нас можно положиться. И работаем грамотно, не оставляя следов.
— В этом я убедился.
— Вот видишь, теперь и сам знаешь — своих следов не оставляем. Теперь ты уже наш, теперь тебя беречь будем... А если подведешь... Не будем беречь, и девочку твою не сможем спасти, если с ней что случится. Знаешь, сейчас столько хулиганья, пьяни всякой... А она девочка видная, каждый оглянется, у каждого душа дрогнет или еще там что...