Бандерша

Она была безумно старая. На неё давил груз чужих переживаний и собственных потерь, ушедших душ и жизней, утраченных надежд и бессмысленности будущих дней часов и минут. А еще она все время ощущала страх. Это было не чувство. Страх имел вполне физическое обличие. Его липкие щупальца то накрепко сжимали её хрупкое тело, то чуть отпускали, чтобы можно было вздохнуть. Будь чуть больше сил, и можно было бы как-то побороться с этой мразью. Но она была очень старой.

Три месяца назад ей исполнилось девятнадцать…

Он

Нет, полный идиот. Он влюбился в неё.

Влюбился, влюбился и не стоит спорить. Уж в этих вещах она разбирается. Влюбился, хотя разница у них в возрасте без малого на пару десятков лет. В её, разумеется, пользу.

– Ты дурак, – она была честна и сказала, то, что думает. Хотя если уж совсем честно, плевать ей было на эту дурацкую разницу. Подумаешь – два десятка паршивых лет. Это пусть салатно-кухонные курицы кудахчут: «Ах, а ему… Ах, а ей…». И тут же подсчеты на калькуляторах. Им никогда не понять – не в арифметике дело.

– Мы из разных миров. Тебе нельзя со мной встречаться. Кто-то из нас может погибнуть, – она честно говорила ему то, что думала. Говорила, ясно осознавая, насколько глупо звучат её слова этим чудесным утром, после их замечательной ночи…

Дуракам я стал ясным утром в начале оттепели в марте, когда запели первые весенние птички в Сокольниках, ровно за пять лет до наступления второго тысячелетия от рождества Христового.

Разумеется, тогда я не понял, что на самом деле со мной случилось. Тогда я просто радовался жизни и весне, как радуется нормальный человек окончанию занудливой метельной зимы с серыми бесцветными неделями и частым пронизывающим ветром, который гонял нахохленных прохожих по московским улицам, как полиэтиленовые пакеты по сугробам. И хотя сугробы еще оставались, солнце уже вспомнило, что пора не просто светить в короткие дни, а еще и греть. Птички тут же радостно зачирикали, защебетали и заверещали. Даже то, что на газонах было еще полно подтекающего снега, и весть зимней мусор перестал прятаться, и стало ясно видно, какие мы, по сути, неряхи (если не сказать большего), настроение улучшалось и состояние приближалось к блаженному!

Тем более, когда ты – в машине и вся сырость, грязь и брызги находятся за лобовым стеклом. Ну, и за боковыми тоже.

Ехал я с работы. Дел на службе было не много, и для их закрытия понадобилось всего пару с небольшим часов. Торчать дальше в «конторе» не имело смысла. Начальство отсутствовало по причине очередных совещаний по поводу трагических событий.

На работе у меня два главных события: похороны и увольнение.

Похороны, слава Богу, не меня. Но заметные. На весь прогрессивный мир.

А вот увольнение мир совершенно не волновало. Но тоже было заметным событием. Потому что касалось именно меня.

Хотя и увольнением это по старорежимному советскому не назовешь. Проще: счеты с нынешней работой я фактически закончил. Новое веяние – контракты – позволяли не слишком заморачиваться с увольнениями. Тебе сейчас просто объявляли, что тот самый контракт не будут продлевать. И никаких тебе парткомов-профкомов. Некуда бежать, некому жаловаться. Можно было бы, конечно придраться к процедуре. Но я что из-за этого судиться пойду? Ради чего? Чтобы получить копеечную компенсацию? Реальную зарплату же никто не показывает. А скрытую часть, что мы получали в полновесных зелёных долларах, никакой суд тебе не присудит. Так что меня начальник оповестил. Я это воспринял. В контору после этого, скорее, по инерции приезжал.

Но мое прощание с работой прошло незаметно.

Народ, правда после того, как застрелили в подъезде своего дома Генерального директора телекомпании, только об этом и говорил. Кто страдал, как по родному. Но это чаще всего были чувствительные женщины. Наши женщины всегда очень жалостливы. Но остальная публика скорее обсуждала причины и пыталась угадать, кому выгодно. Причин набралось много. Основные – связанные с коммерцией. Наш молодой Директор был очень предприимчивым человеком.

Почти никто из профессионалов не выдвигал предположений, что он погиб за идею.

Это резко отличалось от официальной версии. Наши коллеги из новостных программ всех каналов, как под одну копирку, делали его бесстрашным борцом со всем всемирным злом современной цивилизации. Над его гробом все, включая Президента, клялись найти и покарать…

Правда, верилось в это с трудом не только слушателям, но и тем, кто это говорил.

Было понятно, что найти злодеев не так просто. Как выяснилось, наш босс при жизни насолил многим: от предпринимателей, которым он перекрыл кислород без предупреждения, отменив на канале рекламу, до близких коллег и близких, которым он тоже что-то регулярно перекрывал по жизни.

Но это все были слухи. В реальности никто не сомневался, что на канале новая метла по-новому мести будет. Стали говорить, что грядут радикальные преобразования. Мы-то у себя, выпуская скромную программу для детей, полагали, что эти бури наверху нас не затронут. Но вот меня безо всяких особо примет и прогнозов коснулись.

Не успели похоронить всеобщего любимца, как закрыли эфиры. Но это полбеды.

Намного хуже, что сразу потом «закрыли» и меня.

Так что дел на службе, кроме сбора вещей и сидения в баре с кофе, не было. Совсем не приходить было нельзя – за прогул уволить могут. А так оставалась единственная радость – при расчёте выплатят все задержанные за два месяца деньги. Народ в редакции даже посмеивался – дескать, надо уволиться, чтобы бабки наконец-то получить. Зарплату нам при прогрессивном молодом руководителе задерживали с завидным постоянством.

Резонов оставаться в конторе не было. Надвигающийся общеженский праздник тотальной мужской пьянки был не для меня. Слушать елейные сочувствия уже бывших коллег – не интересно.

Правда, и дома особо дел не было. Хотя побездельничать, ни о чем не заботясь, тоже дело достойное! Будь на моем месте женщине, она бы тотчас подумала бы об уборке. Но я отогнал эту мысль напрочь. Косметический порядок я в доме поддерживал, а о капитальном «шмоне» даже заикаться не хотелось! Вот когда совсем совесть и мама, которая периодически навещала берлогу непутевого сыночка, заест, тогда сдамся. Но совесть пребывала еще в зимней спячке, а мама редко ко мне наведывалась! Так что вариант связать освободившееся время с пылесосом и половой тряпкой был отвергнут с негодованием!