Бандит-4. Некромант

– Пет, давай! Играй! Или ты так, для виду носишь эту штуку за спиной?! Эй, музыкант, играй!

Я посмотрел на Аллена, тот махнул рукой – играй, мол! И сделал жест рукой: «Я пока выпью».

Ну что же… сегодня не мой день по «графику», сегодня Аллен играет. Хотя кто мешает нам играть по-очереди? Музыкантов в трактире осталось двое – тут раньше было еще что-то вроде квартета, но один помер от перепоя, другой заболел… двое оставшихся притащились в трактир в таком непотребном виде, что даже видавший виды хозяин трактира Дункас, бывший наемник, велел им убираться в тот хлев, из которого они выползли, и не позорить его доброе заведение. А если не уберутся – он лично начистит им поганые рыла.

Кто-то может сказать, что это очень жестоко, что так не поступают с музыкантами, но черт подери, разве можно приходить на работу в разорванных на заднице штанах, к которым прилипло размазанное дерьмо? С разбитой мордой, немытой как минимум месяц, и с инструментами, перевязанными веревочками? Ну какая-то профессиональная честь должна же быть? Сам ты хоть вы говне вывозись, хоть голый приди, но инструмент у тебя должен блестеть, вылизанный, ухоженный, звучный. «Одна палка, два струна» – это для нищих. В трактире «Якорь» собираются люди обеспеченные, солидные – пусть даже у многих из них руки по локоть в крови. Или тем более что – по локоть в крови. Достанется и музыканту, и трактирщику – за то что допустил этих уродов к такому щекотливому делу, как развлечение добрых людей.

В общем – трактирщику даже не пришлось мараться, выбрасывая этих чудиков, сами посетители постарались. Все какое-то развлечение.

Да, жаль – куда они потом подадутся? Но надо было думать, прежде чем сливать свою жизнь в сортир. В своей прежней жизни на Земле я насмотрелся на подобных чудаков на букву «М», и лично я не испытываю к ним ни какой жалости. Каждый сам кузнец своего несчастья.

Зачем я прихожу сюда, в трактир? Зачем тут выступаю? После того, как отец Хенеля оставил мне наследство, две тысячи золотых – никакой необходимости в зарабатывании денег игрой на лютне по трактирам я не испытываю. Вот только… меня поймет наверное лишь профессиональный музыкант, артист: это как наркотик. Ты играешь, а люди тебя слушают. Слушают, открыв рот, прекратив есть, пить, щупать шлюх, сидящих на коленях, замерев и не дыша, будто боясь спугнуть мелодию. Это заводит. Это как наркотик! Ты уже не можешь без этого жить.

Я на Земле был профессиональным военным, даже зарабатывал приличные деньги – когда перешел служить в ЧВК, но сколько раз в своей жизни я жалел, что не стал музыкантом! Профессиональным музыкантом! А ведь все у меня для этого было – музыкальный слух, умение играть на гитаре отточенное годами обучения, голос – да, у меня был какой-никакой голос, в отличие от большинства заполнивших эстраду попсовиков! А вот поди ж ты… стал профессиональным воином.

Ну что тут сказать… дороги нас выбирают! Расскажи Богу о своих планах – пусть посмеется.

Сажусь на стул, еще теплый от костлявого зада Аллена, моего приятеля, бывшего наемника и музыканта (кстати, ведь похожие судьбы, нет?), закидываю ногу за ногу и кладу лютню на бедро. Когда-нибудь я закажу мастеру, который сделал эту лютню, самую настоящую гитару, наподобие той, на которой я играл долгие годы и в музыкальной школе, и потом, уже служа в армии. Я всегда таскал за собой гитару, и даже позывной у меня был: «Музыкант». Это уже в ЧВК я стал «Синий». От Синельникова. Так показалось проще моему командиру.

Эта лютня стоит больше ста золотых – целое состояние в этом мире. За сто золотых можно жить несколько лет – семье из четырех человек. И практически ни в чем себе не отказывая. Еда тут довольно-таки дешевая, ведь этот мир больше аграрный, чем промышленный. Климат тут очень мягкий, дожди идут вовремя, земля – сплошной чернозем наподобие украинского. Палку воткни – и она зазеленеет, пустит корни. Так с чего еде быть дорогой? Почему за нее должны драть бешеные деньги? Хотя… и такое бывает. Я это видел.

Настраиваю лютню, наигрываю мелодию – больше так, для порядка, чтобы пропитаться духом музыки, чтобы ощутить свою лютню, сделать ее своим продолжением, своим органом.

Жаль, что это не гитара. Вот не хватает лютне той сочности, той мощи, какая есть у гитары! Вроде бы все на месте – и шесть струн, и металлическое колки… а вот не то, не так звучит! Хочется услышать знакомый звук, трогаешь струны… а звучит иначе. И ты чувствуешь легкое разочарование – в очередной раз, как и всегда. Нет, все-таки в ближайшее время схожу к мастеру, который сделал лютню – я уже узнал кто он такой, и где живет. Объясню, что мне от него нужно и закажу инструмент. Кстати… тут есть что-то вроде патентного бюро… а не сходить ли мне прежде к стряпчим? «Изобрету» гитару, и пускай каждый мастер, который делает такой инструмент отстегивает мне бабки! Почему бы и нет? Чай, не коммунизм. Всякий труд должен быть оплачен!

Улыбаюсь своим мыслям, трогаю струны, подбирая мотив под стихи, и начинаю:

В трактире тихо-тихо, только на кухне гремит сковородами запалившаяся от работы кухарка, да на улице прогромыхает огромными колесами по булыжной мостовой фура ломовика. Пахнет жареным мясом, пролитым пивом, потом разгоряченных мужских тел и смазанной рыбьим жиром кожей сапог и безрукавок, обшитых стальными кольцами. Огромные, сильные, жестокие люди под воздействием музыки превращаются в наивных детей, жаждущих красоты и сказки. Наверное, я сейчас сродни сказочнику-фантасту, погружающему человека в мир его грез, уводящему туда, где сбываются мечты…

Когда закончил, секунд пять царила не прерываемая ничем тишина, потом зал взревел. Люди стучали по столешницам (тут это заменяло аплодисменты), вопили, потрясали в воздухе кулаками – только что не свистели от полноты чувств. Ибо у моряков свист считается дурной приметой, приносящей неудачи и вызывающей шторм. А тут ведь как минимум половина посетителей моряки, трактир располагается возле порта, так что нет ничего в этом удивительного. «Якорь» – он и есть якорь. Вышел с корабля, и зацепился за берег. Пока снова не пришло время сдаваться на милость повелителя глубин, Большого Змея.