Бандит по особым поручениям
Шрифт:
Это очень хорошо. Не то хорошо, конечно, что обитатели стареют, а то, что она живет здесь с рождения.
Пользуясь тем, что остался в комнате один, Андрей Петрович вынул из кармана оружие поверженного любителя ночных забав и как следует его рассмотрел. На его ладони лежал самодельный, уродливого вида пистолет, приспособленный для стрельбы мелкокалиберными патронами. Он не имел предохранителя и один из патронов был заведен в ствол.
Разряжать «волыну» Андрей Петрович не решился. Если сейчас в квартире грохнет
Он уже сам не понимал, по какой причине хочет задержаться в квартире. Да, Андрей Мартынов, сейчас придется пудрить девчонке мозги… Конечно, дело есть дело. Дело – прежде всего. Как они надоели, эти дела… Полумрак двора, свет слабенькой лампочки из окна пьянчужки, падающий на эти чудные зеленые глаза…
– Знаете, Маша… Бог с ней, с гипертензией. Вы только крепкий мне не заваривайте…
Чай оказался терпким и горячим. Размешивая ложечкой гущу – она сначала подумала, что он опять шутит, заявляя, что в чашку нужно положить четыре кусочка сахара, и не поверила – он слегка расслабился. Ровно настолько, чтобы не выглядеть в этой квартире чересчур чужим.
– А к кому вы приехали?
– К Витьке Малькову. Ну, для вас – к Виктору Александровичу. Он мне еще в армии адрес дал, говорит, будешь рядом – заезжай обязательно. Я лет двадцать пять назад сюда приезжал, а потом как-то пути разошлись… А сейчас из Омска возвращался, дай, думаю, заскочу. Витька рад будет, посидим, выпьем, насколько здоровье позволит… – Мартынов откусил пряник, ориентируясь на Машу, и скользнул взглядом по ее лицу, пытаясь определить реакцию. Все, что он про себя отметил, это печать грусти и даже разочарования.
– …А он меня огорошил… Нет, говорит, больше Витьки. Ни его, ни сына, ни жены. А в квартире сейчас другие люди живут. Я сначала подумал – адресом ошибся. Стал вспоминать… – американец закрыл глаза. – Дом оранжевый, гаражи деревянные, стояки у ограды кирпичной кладки, сам забор – штакетник, у гаражей на цепи собака маленькая привязана, рыжая…
– Жулька серой была.
– Правда? Да, точно, серая… Это получается, я только уехал, а Витьку в этом же году арестовали? Ничего не понимаю… Такой парень спокойный был.
Через десять минут он знал всю историю Виктора Малькова и его семьи из первых уст. Он сидел, слушал, покачивал головой, а когда Маша ушла на кухню за очередной порцией чая, дернул щекой и уставился в угол невидящим взглядом. Но когда женщина вошла, он уже был все тем же приятным в общении человеком.
Он узнал все, что ему было нужно, и теперь появилась возможность узнать чуть больше. Это в его предварительные планы не входило, однако показалось удачным стечением обстоятельств.
– А вы помните этого Артура?
– Конечно, – тихо ответила она. – Что-то, конечно, из памяти стерлось, но я помню его глаза. Знаете, в последний раз в них было столько тоски… Я спрашивала его, женится ли он на мне… – Маша невесело засмеялась. – А он молчал, сидел на лавке и смотрел на дверь подъезда. Где-то там, наверху, вязали его отца, и он очень мучился оттого, что ничем не может ему помочь…
– И если сейчас увидите, тоже вспомните? – поторопился спросить Андрей Петрович, отвлекая молодую женщину от неприятных воспоминаний.
– Сейчас? Глаза вспомню. Взгляд.
Мартынов осторожно поставил на стол чашку и в последний раз посмотрел ей в лицо. Он специально выделил на это достаточно времени, чтобы не смотреть потом. Андрей Петрович знал, что если засмотрится на полпути да недосмотрит, в душе останется заноза, которая потом будет мешать делать дело.
– Мне пора, Маша.
В коридоре она подошла к тумбочке и вырвала из лежащего на ней блокнота листок.
– Если через двадцать пять лет опять окажетесь в наших краях – позвоните. Только говорите громче, потому что к тому времени я уже буду плохо слышать.
– К тому времени, Маша, я уже буду не в состоянии попадать пальцем в диск.
– А сколько вам будет? – усомнилась она.
– Шестьдесят восемь.
– Некоторые в этом возрасте еще попадают.
Спустившись до середины лестницы, он, неожиданно для себя, обернулся. Все, что он мог рассмотреть на площадке второго этажа, освещенной тусклой лампочкой, горящей на первом, это белый бинт на руке, продолжавшей удерживать дверь полуоткрытой. Откуда-то оттуда, из темноты, на него смотрели нежные зеленые глаза, полные грусти…
«Да ладно ты, возомнил… – успокаивал себя Мартынов, с непонятной для самого себя досадой распахивая двери подъезда. – „Полные грусти“… Не обольщайся. Лучше подумай, куда деть этот чертов самострел»…
Обойдя двор, Мартынов не придумал ничего лучше, как отколупать около одной из ножек лавочки кусок асфальта, опустить оружие в яму и привалить обломок на место. Не оставлять же оружие просто так, на земле. Он быстро вывел машину со двора и, стараясь не смотреть на яркое окно, в котором черным силуэтом застыла Маша, выехал на дорогу.
– Господи боже, что за глаза…
Он гнал машину с сумасшедшей скоростью, рискуя вылететь за проезжую часть, и думал о том, когда у него последний раз был секс. Кажется, это случилось за день до отлета из Вегаса. С этой президентской сучкой Сондрой было чертовски хорошо. И не потому, что она это делала лучше других, просто экстремальный секс на секретарском столе за пять минут до прихода в офис Флеммера и Малькольма, – это, конечно, возбуждает особенным образом.
К чему бы это ему вспомнился Флеммер?