Бандит с Черных Гор
Шрифт:
Шериф разъяснил им суть происшедших событий и подошел к окну. В верхней части рамы он обнаружил шесть верхних половинок крючков, глубоко воткнутых жалами в дерево. Нижние части крючков были начисто срезаны пулями; петельки крючков, к которым привязывается леска, были унесены ураганным огнем куда-то на улицу. И только при последнем, шестом выстреле рука Дюка, видимо, дрогнула, и пуля слегка поцарапала раму – на древесине, приглядевшись, можно было заметить свежайший след.
Шериф не стал вытаскивать крючки. Напротив, он пригласил в дом своих друзей, чтобы они как следует рассмотрели окно. Он лично светил им специально зажженной большой керосиновой лампой.
– И все шесть выстрелов он сделал при свете одной только лампочки, – спокойно разъяснял он. – И при этом три года не касался револьвера. И все шесть выстрелов в одно мгновение, – наилучший стрелок не успел бы вытащить револьвер из кобуры, не говоря уж о том, чтобы открыть огонь. Да, друзья мои, я вынужден констатировать, что мастерство Дюка сильно пострадало за три года тюрьмы: посмотрите сами – его шестая пуля зацепила раму!
Ирония шерифа была совершенно излишней. Кучка его приятелей постояла, помолчала, все поняла и разошлась, поклявшись, что обо всем они расскажут своим знакомым, а те, в свою очередь, донесут истинную правду до своих знакомцев, и так далее. Сообщение шерифа распространялось по городу с огромной скоростью, и то и дело люди заглядывали к нему в кабинет, чтобы посмотреть на переполовиненные рыболовные крючки. Сам великий Билли-Гром в сердцах явился посмотреть на это чудо. И, посмотрев, сам великий Билли-Гром промолчал и отправился из шерифова дома восвояси. И другие молча приходили глянуть на эти крючки. Побывали тут и Медведь Чарли, и Гарри Мэтьюз, проделавший такой путь аж из Спокана, чтобы наконец достать «своего» человека. Даже старый Минтер пришел, посмотрел, онемел и так и ушел с открытым ртом. Другие тоже приходили. Их будили, они вылезали из теплых гостиничных постелей и спешили совершить паломничество в кабинет шерифа.
Только ближе к полуночи абсолютная тишина овладела домом шерифа. Зато все остальные дома в Хвилер-Сити были охвачены почти истерической болтовней. Возбужденные разговоры не прекращались даже после того, как рачительные хозяйки погасили все лампы в городе, и рассказы, пересказы и другие живописные изложения только что происшедшего невероятного события не утихали до самого рассвета.
Когда город окончательно пробудился от кратковременного забытья, по нему вновь разнеслись крайне интересные новости, вызвавшие, в свою очередь, повальный гомерический хохот. Так, например, ужасный старый Минтер выехал из Хвилер-Сити в неизвестном направлении. Гарри Мэтьюз, прибывший аж из далекого Спокана, ранним утром также находился на пути домой. Медведя Чарли нигде не могли разыскать, а Билли-Грома, похоже, внезапно обуяло необоримое желание вновь посмотреть па мутные воды Рио-Гранде.
Исчезли все герои! И на гипотетическом поле боя осталась только сразу приунывшая фигура Дюка. Теплое июльское утро, постепенно завершаясь, переходило в день, и он, засунув руки в карманы, слонялся без дела по улицам города. Видели, как он с присущей только ему врожденной вежливостью снимает шляпу, раскланиваясь со встречными дамами, как сдержанно приветствует кивком головы знакомых мужчин.
Интересно, откуда вообще у него эта отменная изысканность в общении с людьми? Может быть, ему давал уроки какой-нибудь седовласый мексиканский джентльмен, у которого кроме имени осталось в крови от испанских грандов еще кое-что? А может, что-то досталось Дюку и от его предков, о которых он и понятия не имел? Как бы там ни было, но ни в Хвилер-Сити, ни в ближайших окрестностях не найти было обладателя манер, хотя бы отдаленно напоминающих Дюковы.
И вот Дюк шел по улице, и казалось, что ему в высшей степени наплевать на то, что все встречные мужчины молча выкатывали на него глаза и мычали в ответ на вежливое приветствие нечто весьма неопределенное, или на то, что все особи женского пола, независимо от возраста, не отрывали от него взгляда, но при том вообще не отвечали на его вежливое к ним обращение.
«Болтают про меня всякое, – тоскливо прошептал про себя Дюк. – Боже, и как им не надоедает это суесловие! Что бы они без меня делали? Скончались бы от скуки!»
Эта мысль ему настолько понравилась и показалась настолько симпатичной, что он остановился и от всей души, хотя и тихонько, рассмеялся. На этот смех обратил внимание мальчик, шествовавший, уцепившись за материнскую хлопчатую юбку, по противоположной стороне улицы, и у мальчика от страха и восторга перехватило дыхание. Дюк заметил его испуг и грозно насупил черные брови, но тут же овладел собой, придал лицу мягкое выражение и, широко улыбаясь, зашагал дальше.
Так он добрался до отеля. Почти поднявшись по лестнице, он остановился на ступеньке и внимательно осмотрел террасу. И никто из примерно полудюжины рассевшихся па ней людей не осмелился посмотреть ему в глаза. Дюк шагнул и вошел сквозь крашеную дверь в темную, душную комнату, служившую в отеле холлом. Но и тут не было разгоряченных и возбужденных мужчин с револьверами на бедрах, готовых в любой момент броситься на него.
Дюк пробежал взглядом по постояльцам, и глаза его при этом таинственно сверкнули. Потом он остановился на террасе, скрутил сигарету, зажег ее и, выпустив облако дыма, спустился с лестницы на тротуар и продолжил путь.
Все было гораздо хуже, нежели предполагал Дюк. Он наивно думал, что годы, проведенные в тюрьме, сделают его в глазах сограждан честным человеком. Но во время прогулки по городу он понял, что общество, водворяя преступника в тюрьму, вовсе не требует от него раскаяния и перерождения, а просто ставит на нем несмываемое клеймо изгоя, которое вею жизнь будет отличать его от массы законопослушных граждан. Правда, своим появлением он произвел невиданную сенсацию. Еще бы, обратить в бегство врагов, не позволив им совершить даже угрожающего жеста в свою сторону! Но это еще не победа над врагом.
Он остановился перед кузницей, которую держал Бад Спрингер, и вошел в двери. В помещении моментально наступило непонятное смятение. С противоположной стороны кузни распахнулась дверь, и какая-то фигура, скрытая дымом горна, растаяла, словно тень. Трое подручных Бада замерли с инструментом в руках, явно чего-то выжидая и с любопытством рассматривая пришельца.
– Бад здесь? – коротко спросил Дюк.
Ответа не последовало; ничего, кроме выпученных глаз, торжественно уставившихся на него; никто из них даже рта не раскрыл. Если уж до такого приема дошло, значит, дела обстоят совсем плохо. И Дюк опять отправился вдоль по улице с кривой ухмылкой на губах и с глубокой раной в душе. Все они отвернулись от него, все как один, и можно себе представить, что произошло бы, если бы взглядом можно было убивать…
Он шел без оглядки вперед, куда его несли ноги, пока неожиданно, без каких-либо причин, не остановился как вкопанный. Бессознательно, сам того не желая, он свернул с Главной улицы, вступил в один из переулков и оказался перед домом, где обитало семейство Мэррей. Миссис Диккин перед ним замерла с лейкой в руках, склонившись над своим цветочным горшком, искоса поглядывая на него и со страхом ожидая, что выкинет этот бандит. В окне кухни так же испуганно замерла и миссис Сет Мэрфи. Что делать? Неужели отступить, после того как протопал по всей Главной улице? Он повернулся к жилищу Мэрреев, поднялся по ступенькам и решительно постучал в двери.
– Это ты, Бад? – крикнула Линда.
Он не ответил. Послышались скорые шаги. Двери резко отворились, и он оказался перед женщиной, широко улыбающейся любимому человеку. Как только она разобралась, кто стоит перед ней, улыбка моментально исчезла с ее лица. Она попробовала было захлопнуть дверь перед носом у Дюка, но в последний момент передумала и подняла к нему испуганное, побледневшее лицо.
Дюк, снимая сомбреро с широченными полями, с интересом изучал это лицо. Не важно, насколько изменился он сам; главное, что лицо женщины изменилось еще больше. Или он впервые рассмотрел ее как следует? В старые добрые времена он как-то не замечал, что глазки ее посажены слишком близко, что лобик у девушки узковат, что губы у нее просто толстые. В самом деле, цветы первой молодости могут облететь полностью всего за три года! Она была все та же, но одновременно и совсем иная. Это была Линда, но в сердце его, в самых сокровенных уголках души ничего даже не дрогнуло при ее виде. Он стоял спокойно, она тоже не бросалась ему на шею. Дюку показалось – он сорвал розу, поднес ее к губам и… не ощутил аромата!