Бандитский доктор
Шрифт:
Внезапно Тень-двойник вскинул руку и, уставившись невидящим взором куда-то вдаль, принялся вещать, подобно оракулу:
– Я пророчествую! Внимайте все, кто может слышать! В Зеркальной комнате твоя смерть! Если ты войдешь туда, мы все умрем! И смерть наша будет не облегчением, а тяжкой участью, погибелью на радость адовым слугам! Слушай же и внимай, скоро тебя постигнет смерть, но прежде чем ты умрешь в плоти, ты погибнешь в духе!
Тень-двойник умолк так же внезапно, как и заговорил. От этих мрачных предсказаний мурашки пошли по коже, Он в страхе уставился на закутавшуюся в черный плащ безмолвную
Сейчас Он желал, чтобы щедрый на колкости хозяин этих мест находился рядом, так стало одиноко и неуютно в жутком безмолвии Подземелья. Желание вернуться назад было столь сильным, что Он, не задумываясь над тем, что делает, крепко зажмурился и изо всех сил подпрыгнул на месте. В то же мгновение Он внезапно почувствовал, как сознание рванулось куда-то вверх, взмывая к свету из темных глубин Нижнего мира, и Он очутился в своей комнате. Для Него это теперь становилось чем-то привычным, словно прогулка в знакомое место – туда и обратно.
После этого Он еще много раз посещал Подземелье, где всегда сталкивался с Тенью-двойником и больше ни разу с Анимой. Тень-двойник постоянно надсмехался над Ним, и теперь Он окончательно убедился в том, что ничего, кроме ненависти, к нему не испытывает. Его двойник, этот самодовольный напыщенный индюк, хитренький, язвительный и коварный, конечно же, прекрасно догадывался о подобном отношении к себе, но лишь злорадно усмехался, всем своим видом показывая, что его это нисколько не трогает, словно его оппонент был полным ничтожеством, мелюзгой, чьи соображения не принимаются в расчет. И это бесило еще больше.
В то же время каким-то необъяснимым образом Он осознавал, что исходящие от Него волны ненависти и жестокой обиды, направленные на Тень, уходят на самом деле куда-то во мрак и поглощаются там неким зародышем. Это казалось совсем невероятным, но в Нем крепло убеждение, что зародыш этот, зачатый в далеком прошлом неведомыми силами Тьмы и существовавший до сих пор в спячке в виде чахлого эмбриона, теперь вдруг проснулся и, питаемый живительной для него субстанцией отрицательных эмоций, начал быстро расти и развиваться, набирая силу где-то там, в темных глубинах Подземелья, в запутанном лабиринте мрачного бункера.
Впрочем, Он не придавал этому предчувствию особого значения. Мучила невозможность достойно ответить Тени-двойнику, превзойти этого поганца, указав на его подлинное место. Тень-двойник же с каждым разом становился все более наглым и невыносимым, изыскивая новые способы, чтобы досадить и унизить. Им постоянно владело отчаяние. Он уже с трудом отличал мир реальный от потустороннего. Еще немного, и у Него точно крыша поедет, этот мерзавец Тень-двойник сведет Его с ума! И все же Он с маниакальной настойчивостью стремился в Подземелье, манящее своими темными таинственными глубинами. И еще, словно магнитом тянула возможность вновь увидеть Аниму.
Он чувствовал, что назревает нечто грандиозное, чему радовался и перед чем в страхе трепетал. И каждый раз по возвращении оттуда Он не сразу приходил в себя, сомневаясь в реальности происходящего. Нормально воспринимать мир людей Ему помогала коллекция. Он с непонятным трепетом относился к монетам, как к спасительному маяку, единственно верному ориентиру в калейдоскопе меняющихся реальностей. Брал их в руки, с любовью рассматривал, перебирал, любовался отличительными признаками каждой из них. Их холодная и внешне безучастная вещность, материальность успокаивала Его, подтверждая, что сей мир – не иллюзия и что Он сам существует на самом деле здесь, на Земле, а не в навеянном грезами больного воображения виртуальном мире. И это не могло не радовать.
*
Во дворе типовой девятиэтажки было относительно тихо. Лишь на детской площадке в песочнице возились ребятишки да возле одного из подъездов, оккупировав скамейку, словно стайка воробьев, шушукались меж собой старушки. Шло обычное перемывание косточек нерадивым родственникам, шумливым соседям и плохим политикам. Делали они это беззлобно, скорее по старушечьей традиции посплетничать да посудачить. Разговор коснулся самой больной и животрепещущей темы – мизерной пенсии, которой никак не хватало на жизнь.
Внезапно их внимание, словно по какому-то непроизвольному сигналу тревоги, разом переключилось на посторонний объект. Несколько пар сощуренных глаз уставились на раскрывшуюся дверь соседнего подъезда, из которого вышел молодой человек в кожаной куртке. Оставив дверь распахнутой, он вернулся в подъезд. В следующее мгновение из дверного проема показалась инвалидная коляска, которую толкал перед собой обладатель кожанки. Приглядевшись, старушенции поняли, что в коляске сидит не безногий инвалид, а молодая, очень красивая женщина, скорее девушка, одетая в курточку и брючки. Старушки заохали, сочувственно качая седыми головами в платочках.
– Это новые жильцы из семьдесят второй, – молвила одна из них. – Недавно приехали. Говорят, аж из Москвы. Муж-то нормальный парень, а жена, молодуха-то – инвалид, то ли с детства парализована, то ли случилось что, несчастье какое…
– Ох, горе, горюшко! – запричитала другая. – Не приведи Господь никому, особливо молодым. А парень-то молодец, не бросил, видать, любит шибко.
– Точно любит, – подхватила третья, – видно, сердцем жалостливый. А у меня-то, знаете ведь, зятек бывший, Гришка, зверь окаянный, как избил Настеньку, сволота, все внутренности повредил. Два года отсидел, счас где-то пристроился. Хоть бы покаялся, ирод! Где уж там, не появлялся ни разу, и деток родненьких не надо!
– Такие вот и живут, не тужат. А что им?!
Бабульки, позабыв о новых жильцах, принялись за свое – яростно осуждать современную молодежь и царящие в обществе нравы…
Маугли отвез Лену в расположенный неподалеку парк, где царила тишина, а воздух был относительно свежим. Поставил кресло рядом со скамейкой, присел сам.
– Тебе не холодно? – заботливо поинтересовался он.
Лена отрицательно покачала головой.
– Классно на улице, правда? – вновь обратился он к Лене, мечтательно уставившись в небо. – Весна в самом разгаре. Смотри-ка, уже и деревья все зеленые. С детства не люблю зиму, с ее чертовыми морозами и метелями. Вот весна и особенно лето – другое дело…