Банкир-анархист и другие рассказы
Шрифт:
Здесь я должен заметить, что мои представления о Японии, о ее флоре и фауне, народе и формах общественной жизни, имеют в своем основании тщательное изучение нескольких чайников и чашек. Поэтому мне всегда казалось, что японцы и японки существуют только в двух измерениях, и сама мысль о реальности пространства, а тем более экономики в этой стране произвела на меня болезненное впечатление. Профессор Боро оказался очевидно материальным. У него даже была тень, самая обычная тень, я не раз проверил это внимательным взглядом. И кроме того, что он постоянно говорил по-английски, ему еще удавалось вкладывать в свои слова совершенно понятные мысли. А то, что в этих мыслях не было ровным счетом ничего нового или замечательного, делало его еще более похожим на европейских, ужасающе европейских, известных мне профессоров.
Наконец, оказалось к тому же, что профессору Боро совершенно несвойственна неподвижность фигур, нарисованных на фарфоровой посуде. Это разочаровало
Мы говорили о международной политике, о европейской войне, о некоторых явлениях современной литературы. При этом выяснилось, что профессор Боро ничего не знает о футуризме. И это было единственным фактом, который позволял хотя бы немного усомниться в реальности его существования. Хотя — с другой стороны — много ли профессоров, которые следят за новейшими явлениями в современном искусстве?
Наверное, в свете всего вышесказанного можно подумать, что мне очень хотелось задать профессору Боро тысячу вопросов о Японии. Но нет, мне не хотелось. Ведь тогда он, наверное, мог бы обрушить на мое незнание тысячу ложных утверждений. Кто знает, может быть, он даже осмелился бы утверждать, что в Японии есть экономические проблемы, какие-нибудь еще трудности, есть настоящие города, в которых есть магазины, есть поля, на которых собирают такой же урожай, как у нас, армия, такая же, как в европейских странах, снабженная новейшими видами оружия, разработанными в соответствии с последними достижениями науки. А может, — хотя подобного цинизма я даже и представить себе не могу — ему бы даже пришло в голову утверждать, что мужчины в Японии имеют половые отношения с женщинами, что у них еще к тому же рождаются дети, и что все эти люди вместо того, чтобы всегда быть одетыми, как фигурки на фарфоровой посуде, одеваются и раздеваются, точно так же, как и в Европе. Поэтому о Японии мы не говорили. Вместо этого я спросил, доволен ли профессор своей поездкой, не была ли утомительной дорога. На что он взял и ответил мне, что не вполне доволен. Как будто мне, ученому, специалисту по японскому фарфору, могло прийти в голову, что японец, представитель утонченнейшей нации, который даже не считает необходимым утруждать себя существованием, стал бы еще и путешествовать. Фарфоровые чашки не путешествуют со всеми неудобствами долгой дороги. Буря и шторм им не страшны, ведь их просто отправляют по месту назначения. А фраза «буря в стакане воды», а тем более «в чашке», как говорят некоторые — это явление сугубо европейское.
Но самым неприятным (и случайным, как я хотел бы думать) был следующий эпизод нашей беседы с профессором Боро.
Мы говорили о влиянии механизмов на психику рабочего — я, конечно, не без некоторого пренебрежения, поскольку понятно же, что никакой психики у рабочих не бывает. И тут началось невероятное — профессор Боро сказал что-то об индустриальном развитии Японии, а потом еще (кажется) о рабочем движении, и затем (если я не ослышался) о том, что недавно был приговорен к расстрелу какой-то лидер социалистической партии. Некоторое время назад в юмористической, очевидно, газете была напечатана телеграмма об одном событии в этом роде. Но, кроме того, что я не верю в телеграммы из Токио, поскольку этот город существует только в двух измерениях, я готов утверждать, что ни один человек, подобно мне изучивший психологию японцев на материале чашек и блюдец, никогда даже не подумает предположить, что в Японии существуют такие плоды прогресса, как заводы, социалистические партии и социалистические лидеры, тем более еще и расстрелянные, как будто настоящие, европейские. Ни один человек, столь же глубоко, как я, знающий Японию, настоящую Японии — фарфоровую — не останется равнодушным к нелепой несовместимости прогресса, индустрии и социализма с этой совершенно не существующей страной. Японские социалисты! Какая бессмыслица! С таким же успехом можно было бы сказать «квадратный круг». Как будто даже не-существование не спасает от социализма. Эти утонченные фигуры, с вечной неподвижностью сидящие у стен своих маленьких домов, или на берегу невероятно, абсурдно голубого озера, на фоне нереальных гор, эти чудесные фигуры, с такой совершенной, патриотически японской индивидуальностью, конечно же, не имеют ничего общего с миром, в котором совершается прогресс, и где художник подчинен мертвым требованиям производственной необходимости или варварству научного мировоззрения.
И вот все мои представления о Японии пришел разрушить профессор Боро из Университета Токио! Но нет, ничего не выйдет. Не для того я потратил столько минут рассеянного научного созерцания, бессмысленно разглядывая чайники и чашки, чтобы теперь отказаться от всего этого из-за первой попавшейся реальности. Уж я скорее поверю, что этот Боро родился в Лиссабоне, и зовут его Жозе. А в то, что он — из Японии? Никогда.
Если бы мне показалось японским хотя бы его лицо. Но нет, нисколько. Уже потому, что оно совершенно точно существовало — во всех известных мне (по крайней мере, трех) измерениях. В чем я постоянно убеждался на протяжении
Всю оставшуюся жизнь я готов посвятить тому, чтобы заставить себя забыть профессора Боро, и то, что он — полный абсурд! — сидел здесь, напротив меня, на этом настоящем деревянном стуле. Мысль об этом досадном, и к тому же, вероятно, иллюзорном, происшествии причиняет мне беспокойство, и я готов со всем усердием, на которое только способен, постараться изгнать его из памяти. Настоящий японец, здесь, беседует со мной, да еще и не говорит ничего нелепого и противоречивого! Нет. Он точно из Лиссабона, и зовут его Жозе. Впрочем, это, конечно, фигуральное выражение. С таким же успехом можно сказать, что его имя Маквиски и родом он из Инвервенесса. Определенно утверждать здесь можно только одно — он не настоящий японец, приехавший с визитом в Лиссабон. Если бы я согласился с этим, мне пришлось бы также признать, что всю нашу науку, все наши тщательнейшие исследования может перечеркнуть и опровергнуть первый попавшийся случайный проходимец.
Профессор Боро, из Университета Токио? Из Токио? Университет Токио? Но ведь ничего подобного не существует. Все это не более, чем иллюзия. Люди неразвитые и неумные придумали себе для удобства такую Японию — созданную по образу и подобию Европы, этой несчастной Европы — безнадежно реальной. Мечтатели! Жертвы иллюзий!
Мне достаточно всего один раз взглянуть на этот чайный сервиз, и сразу станет понятно, что все разговоры о реальной Японии, о коммерческой Японии, о военной Японии — не более чем вздор. Как будто напрасно лучшие представители нашей эпохи трудились для того, чтобы она могла называться научной. Настоящие японцы, живущие в трех измерениях, у которых есть своя земля, свои пейзажи?! Все это басни для простого народа. А тех, кто долго и старательно постигал науку — не обмануть…
Перевод АНТОНА ЧЕРНОВА
Декоративная хроника II
Сегодня мне стало известно, что Персия действительно существует. И эта новость мне не понравилась. Я думал, что Персия — это такое специальное название, которое придумали, чтобы говорить о красоте узоров на некоторых коврах. И вот, как говорят, один современный исследователь сделал открытие — Персия существует. И хотя современные исследователи, как и все ученые, более, чем другие люди, склонны к различного рода заблуждениям, один знакомый журналист сказал мне недавно, что этому открытию можно доверять. Но если это действительно правда (я все же еще сомневаюсь в этом), хотелось бы знать, как мы теперь будем называть персидские ковры. И какое теперь, кстати, наименование будет у персидской поэзии.
В связи с этим открытием я хотел бы высказать свое мнение о том агрессивном, можно сказать, наступлении науки, которая вторгается в наше мировоззрение. Ведь если продолжать в том же духе, можно и Южный полюс признать реальным и существующим. Да что там полюс, если дальше так пойдет — недалек день, когда мы будем думать, что стоит нам лишь вообразить какую-нибудь средневековую королеву, и она тут же постучится в дверь нашей современной реальности, или пошлет служанку известить нас о своем прибытии.
Один мой друг, которому, впрочем, я не особенно доверяю, поскольку он человек образованный, рассказывал мне, что в какой-то книге Гюйо[7] упоминается некий Ките. И этот Ките, якобы, что-то нехорошее говорит о Ньютоне, а именно, о том, что этот последний открыл какой-то закон. Что-то связанное со звездами. В моем описании всего этого есть некоторая неясность. Но происходит она лишь от того, что я не имею ни малейшего понятия о законах и открытиях Ньютона. И важно здесь другое — то, что сказал Ките. В его словах, несомненно, есть рациональное зерно. Неверно только их, скажем так, применение. Ничего дурного нет в том, чтобы открыть какой-нибудь закон о движении звезд. Звезды были видны всегда. И ближе они не станут — кто бы там что ни открыл. Тем более, что это открытие имеет математический, то есть — совершенно неправдоподобный характер, а значит, его можно признать злом неизбежным, но в то же время и не особенно страшным.