Барабаны осени. Книга 1. О, дерзкий новый мир!
Шрифт:
Еще один каменный круг — или что-то вроде него. Я тоже подумала об этом, и такое подозрение вновь заставило меня содрогнуться. Джейми задумчиво посмотрел на череп, потом вытащил из рукава носовой платок и аккуратно набросил его на пустые глаза.
— Я его похороню после ужина, — сказал он.
— Ох, ужин! — вскрикнула я, заправляя волосы за уши и пытаясь сосредоточить растрепанные мысли на приготовлении еды. — Ага, пойду-ка посмотрю, не найдется ли сколько-нибудь яиц. Их недолго готовить.
— Да не хлопочи ты, Сасснек, — Джейми заглянул в котелок, стоявший на
На этот раз я передернула плечами из чистого каприза.
— Ух! — сказала я.
Джейми усмехнулся.
— Но ведь в доброй ячменной каше нет ничего вредного, правда?
— Кроме того, что она несъедобна, — заявила я, с отвращением заглядывая в котелок. — Она же пахнет, как сусло для самогона. — Сваренная из влажного зерна, недоваренная и оставленная на краю очага, холодная скользкая мешанина и в самом деле уже слегка забродила, испуская бражный запах начавшейся ферментации.
— Да, кстати о зерне, — сказала я, подталкивая носком башмака большой открытый мешок с влажным ячменем. — Надо его рассыпать для просушки, пока оно не заплесневело и не забродило, — если это уже не случилось, конечно.
Джейми все еще смотрел в котелок с варевом, его брови задумчиво нахмурились.
— А? — рассеянно бросил он, потом наконец очнулся. — А, да. Я сделаю. — Он закрутил края мешка, вскинул его на плечо. По пути к двери он задержался, глядя на покрытый саваном череп.
— Ты говорила — ты не думаешь, чтобы он был христианином, — сказал Джейми, с заметным недоумением посмотрев на меня. — Но почему, Сасснек?
Я замялась, но сейчас не время было рассказывать ему о моем видении — если, конечно, это было видение. Я слышала голоса Дункана и Яна, идущих к дому.
— Да в общем без особых причин, — ответила я, пожав плечами.
— А, ну ладно, — кивнул Джейми. — Тогда истолкуем сомнения в его пользу.
Глава 24
Письма:
великое искусство любви
Оксфорд, март 1971 года.
Роджеру казалось, что в Инвернессе должен идти дождь, как и в Оксфорде, но он никогда не имел ничего против северного дождя. Холодный шотландский ветер, дувший со стороны Морей-Фир, бодрил, и вкупе с непрерывным дождем лишь освежал ум и заставлял его работать энергичнее.
Но все это было в Шотландии, и тогда Брианна была с ним, рядом. А теперь она находилась в Америке, он в Англии, и Оксфорд казался ему холодным и унылым, а все его улицы и здания серыми, словно пепел умершего костра. Дождь колотил по плечам Роджера, профессорской мантии, когда он бежал через квадратный дворик, пряча охапку бумаг под поплиновыми полами. Добравшись до холла, где обитал швейцар, он остановился и встряхнулся совсем по-собачьи, разбросав капли по каменному полу.
— Письма есть? — спросил он.
— Думаю, да, мистер Уэйкфилд. Сейчас посмотрю, — и Мартин исчез во внутреннем помещении, оставив Роджера перед каменной плитой, на которой были начертаны имена сотрудников и студентов факультета,
— Вот они, мистер Уэйкфилд, — Мартин наклонился через стойку, протягивая Роджеру тонкую стопку конвертов. — Одно из Штатов, — добавил он, весело подмигнув.
Роджер почувствовал, как на его лице сама собой расплывается ответная улыбка, и теплая волна, зародившаяся в его груди, растеклась по всему телу, изгнав холод, рожденный дождливым днем.
— Скоро ли мы увидим вашу юную леди, мистер Уэйкфилд? — просил Мартин, вытягивая шею и без смущения рассматривая конверт с маркой Соединенных Штатов. Швейцар видел Брианну, когда она приходила сюда с Роджером, как раз перед Рождеством, и тоже поддался ее очарованию.
— Надеюсь, скоро. Может быть, летом. Спасибо.
Он повернул к своей лестнице, тщательно припрятав письма в рукава своей мантии, пока искал ключи. При мысли о лете его охватило смешанное чувство бурной радости и уныния. Брианна сказала, что приедет в июле… но до июля оставалось еще целых четыре месяца. А Роджеру и четырех дней ждать не хотелось.
Роджер снова сложил письмо и засунул его во внутренний карман, поближе к сердцу. Брианна писала каждые несколько дней, и он получал то коротенькие сообщения, то длиннющие письма, и каждый пришедший от нее листок рождал в нем маленькое теплое солнышко, светившее обычно до прибытия следующего конверта.
И в то же время письма Брианны в эти дни были немножко не теми, каких ему хотелось. Хотя, конечно, они были по-прежнему нежными, и в конце всегда было написано: «С любовью…», и в каждом говорилось, что она скучает по нему и хочет, чтобы он был рядом. Но в них не было той страсти, от которой тлеют листы почтовой бумаги.
Наверное, это было вполне естественным; это было нормальным развитием отношений, по мере того, как они узнавали друг друга лучше. Никто не может писать страстные послания изо дня в день, если предпочитает быть честным.
Роджер думал, что тут нет причин сомневаться, что все это лишь его воображение — ему ведь казалось, что Брианна о чем-то умалчивает в своих письмах.
Он, конечно, не ожидал от Брианны эксцентричных выходок, вроде той, которую учинила подруга одного из его знакомых, — она состригла волосы со своего лобка и вложила их в письмо, — но вообще-то он даже восхищался сентиментальностью, лежавшей за этим жестом.
Он откусил от сэндвича и стал машинально жевать, думая о той последней статье, которую прислала ему Фиона. Выйдя замуж, Фиона стала считать себя большим специалистом в брачных делах, и проявляла горячий сестринский интерес к любовным делам Роджера, шедшим, на ее взгляд, уж слишком тяжело и неровно.
Фиона постоянно вырезала разнообразные полезные заметки из женских журналов и отправляла их Роджеру. Последняя заметка была из журнала «Мой Еженедельник» и называлась «Как заинтересовать мужчину». Причем на полях Фиона написала многозначительное: «Приманка для простаков!»