Барракуда forever
Шрифт:
Схватив самый большой чемодан, Наполеон повернулся к Жозефине и нежно ей шепнул:
– Я взял тебе билет в первый класс.
– Ты такой внимательный!
Мы усадили Жозефину на ее место. Наполеон и отец расставили чемоданы. Я услышал, как дед тихонько шепнул ее соседке:
– Присмотрите за ней. По ней не скажешь, но она такая хрупкая!
– Что ты сказал этой даме? – поинтересовалась бабушка.
– Ничего особенного, я сказал, что поезда вечно опаздывают.
Мы сошли на перрон. Голос из репродуктора объявил, что поезд на Экс-ан-Прованс отправляется. Жозефина улыбалась нам из-за стекла так весело, словно уезжала в отпуск.
Поезд проплыл мимо нас, мы помахали вслед. Красные огоньки последнего вагона погасли в тумане.
Вот и все. Голос сообщил о прибытии другого поезда. Другие пассажиры заполнили платформу.
– Пойдем выпьем по глоточку! – предложил Наполеон. – Я угощаю.
В кафе, набитом пассажирами, Наполеон отыскал свободный диванчик, и мы кое-как на нем разместились. У деда были грандиозные планы.
– Для начала переделать все в доме, – сообщил он. – Наклеить новые обои, побелить потолок, кое-что починить. Я снова молод!
– Пришлю тебе подрядчика, – сказал отец.
– Никакого подрядчика. Я сам все сделаю. А Коко мне поможет.
Он ткнул меня кулаком в плечо, как бы ставя на этом точку.
– Это не самое разумное решение, – заметила мама. – Вам следовало бы послушать сына.
Отец одобрительно кивнул и добавил:
– Правда, папа, подумай хорошенько, с маляром будет куда проще. Он сделает самую тяжелую работу.
– Вот именно! – вскричал дед. – А мне достанутся одни крошки! Как воробью! Ни за что! Я сделаю все сам. Заметьте, я ни о чем вас не просил. Если вы пришли нарочно для того, чтобы меня унизить, то лучше бы сидели дома. Я без вас отлично со всем справлюсь. Я сам и мой Коко. И еще оборудую зал с гимнастическими снарядами.
– С гимнастическими? – взвился отец. – Почему тогда не с гирями и штангой?
– Штанга – тоже неплохо. Надо будет подумать. Запомню.
Отец вздохнул, они с матерью переглянулись, он прокашлялся и заявил:
– Папа, честно говоря, если ты хочешь знать мое мнение…
– Не утруждайся, – перебил его Наполеон, потягивая кока-колу через трубочку, – я прекрасно знаю, что ты обо всем этом думаешь.
Да, они его не одобряли. В особенности отец. В восемьдесят пять, да почти уже в восемьдесят шесть, люди не разводятся. Не устраивают в доме гимнастический зал, не отказываются от помощи мастеров, собираясь делать ремонт. Впрочем, в таком возрасте обычно ремонт не затевают. Да и вообще ничего не затевают. Просто ждут. Ждут конца.
– На самом деле, – продолжал Наполеон, – мне плевать, что ты об этом думаешь. И в твоем разрешении я не нуждаюсь. Усек?
Отец начал густо багроветь. Его возмущенная физиономия в один миг сморщилась, но мама, тихонько положив ладонь ему на руку, погасила приступ гнева.
– Полагаю, это доступно даже мне, – проворчал он и смолк.
Наполеон подмигнул мне и произнес:
– Lau vi, ^cu mi estis suffi^ce klara, Bubo?
Что означало “Как по-твоему, малыш, я достаточно ясно выразился?” на эсперанто. Дед бегло говорил на этом языке и меня тоже немного научил.
Я кивнул. Эсперанто стал нашим тайным языком – моим и деда, – и мы пользовались им, когда нужно было что-то сохранить в секрете. Мне нравились эти странные, отчасти знакомые раскатистые звуки, пришедшие издалека и создававшие ощущение, будто во рту у тебя помещается весь мир. Дед выучил эсперанто в своей первой жизни, когда он блистал на ринге, чтобы легче было общаться с боксерами из других стран, налаживать отношения со спортсменами и морочить голову тренерам, импресарио и журналистам.
– Что он сказал? – спросил отец.
– Так, ничего, – ответил я. – Он сказал, это очень мило, что вы о нем беспокоитесь.
Мы вышли из здания вокзала. В ожидании пассажиров у тротуара выстроилась бесконечная вереница такси.
– Эй! – окликнул дед водителя. – Вы свободны?
– Да, я свободен.
– Прекрасно, – заявил Наполеон. – Я тоже.
И расхохотался.
Глава 3
Наполеон уже прожил две жизни, и у него наверняка имелась еще целая куча в запасе, как у кошки. В первой жизни он выступал на рингах по всему миру и не раз попадал на первые страницы газет. Ему были знакомы и слава чемпиона, и трескучие вспышки фотокамер, и короткая радость победы, и бесконечное одиночество в раздевалке после поражения. Потом вдруг он разом, по непонятным для нас причинам, поставил крест на своей карьере.
И стал водителем такси. Taximan, как он любил произносить с американским акцентом. Он никогда не снимал гребешок, установленный на крыше его машины. Когда он забирал меня из школы, он его включал, и в зимних сумерках издалека виднелись светящиеся буквы TA и I – X категорически отказывалась зажигаться. Задняя дверца “пежо” распахивалась, и дед церемонным тоном вопрошал:
– Куда поедем, месье?
Однако в эту пятницу, спустя неделю после отъезда Жозефины, он просто сообщил:
– Хочу кое-куда тебя отвезти.
– В боулинг?
– Нет, не в боулинг. Увидишь.
Наполеон объяснил мне, что много думал и что начало третьей жизни должно ознаменоваться важным событием.
– Радостным событием! – воскликнул он и включил правый поворотник.
– Дедушка, я понял, но ты едешь налево.
– Не страшно, – возразил он, – в Англии все ездят слева.
– Мы же не в Англии!
– Что это они так разгуделись? Как думаешь, почему?
– Дедушка, ты в каком году права получал?
– Во-первых, давай договоримся, что с сегодняшнего дня ты меня больше так не называешь. А во-вторых, о каких правах ты говоришь?
Солнце стало клониться к закату.
На каждом перекрестке он инстинктивно вытягивал руку, защищая меня спереди, чтобы я не вылетел через ветровое стекло, если придется резко тормозить, как будто в машине не было ремней безопасности. Мы ехали примерно полчаса, потом свернули с шоссе на грунтовую дорогу.
– Это здесь. Мне так кажется.
Я прочитал три буквы над входом: