Барышня Дакс
Шрифт:
«Друг мой.
В Лионе все по-старому. Я думаю, у вас не так жарко, как здесь. Я все надеялся урвать дня два, чтоб приехать на этой неделе к вам, но я предвижу, что сделать этого не удастся. Работы становится все больше. Я, однако, не жалуюсь, даже наоборот. Я работаю, а вы отдыхаете: всякому по силам его.
Кстати: я попрошу вас исполнить ради меня одну светскую обязанность, не слишком, впрочем, трудную. Речь идет о визите, который я попрошу вас сделать лицу, проживающему, как кажется, недалеко от вашего пансионата. Вы слышали от меня не раз имя г-на Терриана, купца из Марселя. У него с нами крупные дела; он вполне порядочный человек, и я очень уважаю его. Я виделся с ним вчера, он был проездом в Лионе. Его жена, как он мне сказал, проживает сейчас в Сен-Серге. Мне кажется, правда, что они живут отдельно, оттого что не сходятся характерами. Тем не менее они люди вполне достойные уважения – и жена, и муж. Не будет ничего дурного, если вы навестите эту даму. Прошу вас сделать это. Терриану это доставит удовольствие, а меня вы этим очень обяжете.
До свидания, дорогая моя, поцелуйте за меня детей и позаботьтесь о здоровье Бернара. Баррье, которого я вижу ежедневно, вспоминает вас и кланяется вам, равно как и своей невесте.
Ваш преданный вам муж
Дакс».
– Это все? – спросила барышня Дакс.
– Конечно, все. Чего тебе нужно еще?
Госпожа Дакс сложила письмо, водворила его на место в конверт и отправила в свой ридикюль.
– Еще одно мученье! Господь милосердный!.. Алиса, мы пойдем туда завтра в три часа.
– Как? Я тоже?
– Конечно, и ты. Неужели ты воображаешь, будто я пойду одна к этой даме, которую я вовсе не знаю? Если бы у тебя была хоть капля любви ко мне, тебе показалось бы вполне естественным сопровождать свою мать и разделить с нею ее неприятные обязанности. Но нет!.. О! Ты доставишь-таки удовольствие своему мужу!
III
Стоя перед решеткой дома госпожи Терриан, госпожа Дакс, прежде чем позвонить, оглядела его испытующим взглядом.
Решетка была неважная, но красиво увитая жимолостью. Обширная лужайка, обсаженная лиственницами, отделяла дом от дороги.
Дом был едва виден из-за больших развесистых деревьев, но приблизительное представление о нем можно было составить: низкий прямой фасад, без башенок, без колоколенок, без каких бы то ни было острых выступов; фасад из простого крашеного дерева цвета темного кармина, на котором ясно выступало зеленое кружево лиственниц, и много, очень много окон, больших окон без ставен, тесно посаженных одно подле другого.
«Казарма», – решила госпожа Дакс, которая питала слабость к дачкам на морских купаниях.
Она потянула за кольцо звонка на цепочке, поднялся настоящий трезвон: зазвонила добрая дюжина скрытых среди жимолости колокольчиков.
Госпожа Дакс пожала плечами. Над решеткой виднелись железные буквы названия виллы: Кошкин дом.
«Казарма, или сумасшедший дом»…
Впрочем, госпожа Дакс несколько изменила свое первоначальное суждение, когда появился слуга в желтом жилете.
Подъезд – шесть растрескавшихся ступеней с травой в каждой расщелине (наверняка, эту траву растят нарочно!); передняя совершенно необъятных размеров и без всякой мебели; маленькая гостиная, на полу белые циновки, по стенам персидские ткани, большая гостиная с такими же циновками и такими же тканями; средних размеров гостиная – те же циновки, те же ткани. Повсюду плетеная мебель – стулья, кресла, столы, столики, табуреты, глубокие кресла, столики для чтения, шезлонги. И подушки, подушки всех размеров, всех форм, всех цветов: шелковые, бархатные, батистовые, парчовые, кружевные, вышитые, меховые, из восточных ковров и из китайской плетенки – грудами, штабелями, кучами. Они лежат на мебели и под ней, на циновках и вдоль стен – повсюду, и, кроме того, скрипки, гитары, альты, мандолины, виолончели, два концертных рояля, орган. И ничего больше – ни одной безделушки.
Госпожа Дакс и барышня Дакс медленно продвигаются, первая смотрит вокруг презрительно, вторая изумленно, – подушки мешают идти.
Хотя на окнах нет ставен, в комнатах темновато из-за приспущенных от солнца штор. У окон нет ставен, зато есть небольшие деревянные решетки, доходящие до середины окна, – как в турецких городах. Кроме того, высокие потолки выкрашены в какой-то темный цвет: с трудом можно различить балки и перекладины.
Госпожа Дакс и барышня Дакс дошли до порога третьей гостиной средних размеров.
В глубоком кресле кто-то шевельнулся, три-четыре подушки падают. Лежавшая в нем женщина поднимается одним прыжком и идет навстречу гостьям. Она так стройна, что ее можно было бы принять за молодую девушку, не будь ее волосы совсем седыми, как серебро.
– Госпожа Дакс, не так ли? Я госпожа Терриан. Муж предупредил меня о вашем визите. Очень рада познакомиться. Садитесь здесь, хотите? Это кресло очень удобно.
Она поворачивается к кому-то, кто стоит позади нее:
– Позвольте вам представить, сударыня, – мой сын Жильбер.
Госпожа Дакс вспоминает, что у нее есть дочь, она тоже представляет:
– Моя дочь Алиса.
Все садятся. Разглядывают друг друга.
Господин Жильбер Терриан не слишком красив. Ему лет двадцать-двадцать пять, у него прекрасные черные глаза, но сам он слишком невзрачен, слишком костляв, слишком тщедушен. Убогий, по правде сказать – он сильно хромает. Алиса Дакс, хорошо сложенная, здоровая, крепкая, является полной противоположностью ему.
– О! Какая красивая у вас дочь, сударыня, – восторженно восклицает госпожа Терриан. – Садитесь поближе ко мне, деточка.
Госпожа Терриан говорит звонким голосом, интонации у нее часто совсем детские. Алиса покорно приближается к ней.
– Сюда, сюда, на мое кресло, здесь хватит места на двоих, уверяю вас.
Госпожа Терриан улыбается. Она кажется бесконечно доброй, когда улыбается.
– Как вы счастливы, сударыня, что у вас такая дочь – цветущая, здоровая! Знаете, этот мальчик составляет предмет мучений для меня: он болен, его нервы в самом плачевном состоянии; ему необходим отдых, покой. И ничто не причиняет ему такого вреда, как его проклятая музыка: и все же он сочиняет ее день и ночь.