Барышня из Такны

Мамочка — древняя старуха.

Бабушка (Кармен) — ее двоюродная сестра. Чуть моложе, немного бодрей.

Дедушка (Педро) — муж Кармен.

Агустин — их старший сын. Лет пятидесяти.

Сесар — их младший сын.

Амелия — их дочь. Лет сорока.

Белисарио — сын Амелии.

Xоакин — чилийский офицер. Молод, хорош собой.

Сеньора Карлота — нарядная, красивая дама лет тридцати.

Действие развивается в двух планах, на двух площадках: в доме бабушки и дедушки — это Лима пятидесятых годов — и в кабинете Белисарио, он может находиться в любой точке планеты, в 1980 году. По большей части действие происходит в столовой скромной квартиры, где живут бабушка и дедушка. Одна дверь на улицу, другая — в глубь квартиры. Обстановка свидетельствует о недостатке средств, граничащем с нищетой. Кресло, в котором Мамочка

в последние годы проводит все свое время; деревянный стульчик, С помощью которого она передвигается; старый радиоприемник; стол — во втором действии за ним семья ужинает. Из выходящего на улицу окна доносится звон трамваев. Декорации не должны быть чрезмерно жизнеподобными, ибо обстановка комнаты существует только в памяти Белисарио, это плод его воспоминаний, а в воспоминаниях и люди, и предметы обретают призрачный вид и независимость от своей реальной основы. По ходу пьесы комната бабушки и дедушки превращается в дом, где Мамочка и Кармен жили в юности; в столовую усадьбы в Арекипе; в квартиру в Боливии, где Мамочка рассказывала Белисарио сказки; в гостиничный номер, где Педро пишет письмо Кармен, тайно прочитанное Мамочкой. Та же декорация становится исповедальней падре Венансио, существующей лишь в воображении героев. Должна быть предусмотрена известная неопределенность, которая призвана облегчить или хотя бы не затруднить все эти переходы во времени и пространстве. В рабочем кабинете Белисарио доминирует неуклюжий стол, заваленный бумагами, блокнотами, ручками. Может быть пишущая машинка. Необходимо, чтобы обстановка кабинета при всей своей непритязательности указывала: здесь живет человек, посвятивший жизнь писательству, проводящий в кабинете большую часть времени, человек, который не только пишет там, спит и ест, но и ворошит свои воспоминания, исповедуясь перед самим собой и обступающими его тенями. Белисарио — от сорока до пятидесяти лет или даже больше. Во всяком случае, у него за плечами — большой литературный опыт. Все, что происходит с ним во время писания этой истории, без сомнения, происходило и в продолжение работы над предыдущими. Судя по облику и одежде, это человек не слишком преуспевший в жизни, рассеянный и беззаботный. Границы между двумя сценическими площадками условны. Костюмы следует сделать реалистическими, потому что по одежде персонажей зритель будет судить о смене временных периодов. Чилийский офицер носит мундир начала века — золотые пуговицы, перевязь, шпага. На сеньоре Карлоте — соответствующее времени платье. Кармен, Педро и Мамочка одеты не просто скромно, но по нормам скромности пятидесятых годов. В то же время одежда, прическа и прочие атрибуты внешнего облика Белисарио свидетельствуют о том, что он — наш современник.

Мамочка. Реки… Текут реки… Вода, пена, вьюнки… Вода накатывает волнами, затопляет все… Потоп! Вода прибывает! Водопады, пузыри, потоп, вьюнки, река… Ай-ай!

Сцена освещается. Мамочка сидит скорчившись в своем старом кресле, у ног ее — небольшая лужица. Белисарио — за своим столом, лихорадочно пишет. Глаза его горят, рука безостановочно водит пером по бумаге, губы двигаются, словно он сам себе диктует.

Амелия (входя.) Опять! Опять напрудила! Почему не позвала меня, не попросилась?! Сколько раз тебе говорить? Думаешь, мне не надоело подтирать за тобой? Вот ты где у меня! (Втягивает воздух носом.) Э-э, ты, кажется, и это успела.

На ее безнадежный жест Мамочка отвечает поклоном и улыбкой и тотчас засыпает, уронив голову на грудь. В эту минуту Белисарио, точно под воздействием внезапной мысли, отрывается от писания. Перо застывает в воздухе. На лице появляется унылое выражение. Говорит сам с собой, поначалу чуть слышно, сквозь зубы.

Белисарио. Что делать тебе в этой любовной истории? Что делать в этой любовной истории старушке, которая ходит под себя, которую надо одевать, раздевать, мыть, укладывать спать, потому что сама она уже ни на что не способна? Что ей делать в этой любовной истории, Белисарио? (Внезапно впав в ярость, швыряет ручку на пол.) Ты собираешься писать любовную историю или что? Или что. (Смеется, поникает.) Самое скверное, самое муторное — это начало. От сомнений, от сознания своего бессилия впадаешь в столбняк. (Глядит на Мамочку.) Всякий раз, начиная работу, я становлюсь вроде тебя, Мамочка, я чувствую себя столетней развалиной, выжившей из ума старухой — никчемным, маленьким, непонятным существом, которое и смешит, и внушает жалость, и даже немного пугает. (Встает, прохаживается вокруг Мамочки, зажав в зубах поднятую с пола ручку.) Но память-то еще жива, да? А зубов нет? Нет. А вставную челюсть, подаренную тебе Агустином и Сесаром, ты носить не можешь, натирает десны? Зачем ты здесь? Кто тебя звал? Мешаешь ведь, разве непонятно? (Улыбается, идет к письменному столу, осененный новой идеей.) Мамочка. Мамочка… Никто никогда не называл тебя по имени — Эльвира. Ни бабушка, ни дедушка, ни моя мать, ни дядья. (Садится за стол и пишет — сначала медленно, потом все быстрей.) Странно звучало это слово для всех посторонних. Почему Мамочка? С какой стати? Кому ты Мамочка? Но потом все начинали звать тебя так и только так.

Амелия, вытерев лужу, уходит. На последних словах Белисарио входит Xоакин, чилийский офицер. На нем шитый золотом мундир начала века. В продолжение последующей сцены Белисарио усердно строчит, лишь иногда отрываясь от бумаги и покусывая кончик ручки, обдумывая или припоминая что-то. Время от времени он обращает рассеянный взгляд на Хоакина и Мамочку, прислушиваясь к их беседе, а потом снова принимается за работу — пишет или перечитывает написанное.

Xоакин(шепчет). Эльвира. Эльвира. Эльвира…

Мамочка открывает глаза, прислушивается, лукаво улыбается, оглядываясь по сторонам с некоторым беспокойством. Ее голос и движения теперь — как у юной девушки.

Мамочка. Хоакин! Ты с ума сошел! В такой час! Услышат!

Xоакин. Я ведь знаю, что ты здесь! Ты слышишь меня! Погоди минутку, Эльвира! Мне надо сказать тебе кое-что очень важное. Ты ведь знаешь, что именно? Да? Хочу сказать, что ты прелестна, что я люблю тебя и мечтаю обладать тобой. Что я считаю часы, остающиеся до воскресенья.

Мамочка встает и — боязливо, явно борясь с собой, — перегибается через воображаемую балконную решетку.

Мамочка. Как ты мог прийти в такой час, Хоакин! Тебя никто не видел? Ты погубишь меня. В Такне и у стен есть уши.

Xоакин(покрывает поцелуями ей руки). Я ведь уже лег спать, любовь моя! И вдруг словно какой-то генерал отдал мне приказ: если поторопишься — успеешь, лети к ней! Клянусь тебе, Эльвира! Я так хотел увидеть тебя, прикоснуться к тебе.

Мамочка отводит жадные руки Хоакина, готовые обвить ее стан.

Я не сомкнул бы глаз до утра, если бы не увидел тебя.

Мамочка. Но ведь мы провели вместе целый вечер. Какая была чудесная прогулка с моей кузиной, правда, Хоакин? Когда ты позвал меня, я как раз вспоминала эти дивные гранаты, груши, персики, айву. А как прекрасно было на речке. Мне бы хотелось поплескаться в воде, как когда-то в детстве…

Xоакин. Летом, если мы к тому времени еще будем в Такие, я отведу тебя на реку. Нас никто не будет видеть. Ночью. К той заводи, где мы гуляли сегодня. Мы сбросим одежду…

Мамочка. Замолчи, Хоакин! Ни слова больше!

Xоакин…и будем купаться голыми. Мы будем играть в воде как рыбы. Я догоню тебя, настигну и, настигнув…

Мамочка. Прошу тебя, Хоакин! Не говори пошлостей!

Xоакин. Какие же это пошлости, если мы в воскресенье обвенчаемся?!

Мамочка. Я не разрешу тебе говорить так, даже когда стану твоей женой.

Xоакин. Ты для меня превыше всего на свете, Эльвира. Даже моего мундира. А знаешь ли ты, что такое мундир для офицера? Этого словами не скажешь. Не сердись, я нарочно. Мне нравится, что ты такая.

Мамочка. Какая?

Xоакин. Такая… Девочка-недотрога. Все тебя смущает, все тебя пугает, от всего ты краснеешь.

Мамочка. Разве не так должна вести себя барышня из хорошей семьи?

Xоакин. Разумеется, так. Нет, Эльвира, ты и представить себе не можешь, как я жду воскресенья! Ты будешь только моей и ничьей больше, ты будешь всецело в моей власти. Когда мы останемся вдвоем, я усажу тебя на колени, в темноте, и ты станешь царапать меня как кошечка. Я пересчитаю каждый волосок в твоих локонах — их должно быть никак не меньше пяти тысяч.

Мамочка. И этим ты будешь заниматься в нашу первую ночь?

Xоакин. О нет! Ты хочешь знать, что будет в нашу первую ночь?

Мамочка (затыкая уши). Нет, нет, не хочу! (Оба смеются.) А ты и потом, когда мы обвенчаемся, будешь так же ласков со мной? Знаешь, что мне сказала Кармен, вернувшись с прогулки: "Ты вытянула счастливый билет, Эльвира. Твой Хоакин красив, утончен, это рыцарь с головы до ног".