Барышня-воровка (сборник)
Шрифт:
— А вот и моя дорогая гостья! — радостно сказала хозяйка.
— Здравствуйте, — более сдержанно откликнулась Соня.
— Не желаете шампанского? — огорошила Запашинская неожиданным вопросом.
— Благодарю. Чай, если можно.
— Вам какой: черный, зеленый, каркадэ?
— Мне — обычный.
— У каждого свои представления об обычном чае… Вот китайцы, например, считают обычным зеленый чай, а индийцы…
— Мне — черный, — прервала Соня ее излияния.
— Есть «Майский», есть «Индийский крупнолистовой», есть «Беседа».
— «Беседу».
«Самое подходящее в такой ситуации», — подумала Софья.
Запашинская усадила «частного детектива» в гостиной, а сама упорхнула хлопотать на кухне. Оттуда до Сони доносились звуки ее пения. Фальшивила она, надо сказать, безбожно. С трудом Софье удалось различить мотивы из оперы Чайковского «Щелкунчик»:
— Пам-пам-па-бам-бам-пам-па-бам — просто щелкунчик! Пам-пам-па-бам-бам-пам-па-бам — щелкунчик!
Сыщица с трудом сдерживала смех. Чтобы отвлечься и не дать воли эмоциям, Соня решила оглядеть гостиную. Обставлена она была с претензией. Стены украшали картины уличных художников.
Вернулась Елена Сергеевна с чаем.
— Вы хотели расспросить меня о годах славной молодости! — напомнила она.
— Елена Сергеевна, — начала было Соня, но Запашинская ее перебила.
— Никаких Елен Сергеевн! — она театрально взмахнула ручкой. — Называйте меня просто Ленусик. И никак иначе! И только на «ты»!
— Хорошо… Ленусик. Вы…
— Опять «вы»! — И снова она не дала Соне договорить. — Если вы хотите услышать о моей молодости, она прошла очень бурно!
«Нинусик, Ленусик, хорошая компания подобралась!» — подумала сыщица.
— Ленусик, — «Уж на этот раз я точно выложу все как на духу», — твердо решила Соня, — это письмо принадлежит тебе?
— Ой! — воскликнула Елена Сергеевна. — Откуда оно у вас?
— Сорока на хвосте прислала. Так это твоих рук дело?
— Моих, моих. А почему так странно пахнет?
— Не странно, а вполне естественно. Суть не в этом.
— А в чем же?
— Откуда тебе знакомо имя Галькина Анатолия Ивановича?
Начать в силу прирожденной деликатности Соня решила как-нибудь потактичнее, однако получалось, что называется, не очень.
— Ой, Толик-то?! Хо-хо! Еще как знакома!
Почему-то «Ленусик» похотливо облизнулась.
— Вы наверное, хотите, чтобы я поведала вам о нем как женщина — женщине? У вас виды на него?
— У меня нет на него никаких видов, тем более что он умер.
— Умер? Ах, какая трагедия! Вы знаете, у меня подруга занимается спиритизмом…
— Я счастлива за нее.
— Вы не верите в духов?
— Никогда не морочила себе этим голову.
— А вот и зря…
До Сони дошло, что если она сейчас не помешает ей раздуть из пустяковой фразы черт знает что, то не сделает этого никогда.
— Ленусик, а имя Лимановой Алины Викторовны тебе знакомо?
— О-о-о! У этой девушки были комплексы и проблемы. Ну, вы понимаете: Фрейд, все такое…
«У тебя самой проблемы», — зло подумала Соня.
— Кстати, именно она и загипнотизировала моего знакомого. И Толика потом. А на самом деле Анатолий… — Запашинская сделала торжественную паузу и улыбнулась. — Он любил только меня! Если бы он поверил моим письмам, где я предупреждала его об измене…
— С кем же изменяла Алина Толику?
— Так с тем самым знакомым, который умел гипнотизировать!
— И как зовут этого вашего знакомого?
— Агафьев Василий Григорьевич.
«Вот как! Личный психиатр Светлинского! Все та же личность… Здесь определенно что-то было!» Софья почувствовала уверенность.
— А еще, — Запашинская поднялась, — еще в моей жизни есть место для поэзии! Хотите, прочту что-нибудь из своих стихотворений?
— Только не сейчас! Сначала я вам задам еще пару вопросиков. Вы не забыли, что я — частный детектив?
— Ах, вы частный детектив?! А я думала, вы репортер женского журнала! Вы как Шерлок Холмс?
— Да, именно. Вы позволите мне задать вам вопрос?
— Да, но учтите: я вас не отпущу, не прочитав вам ни одного из моих замечательных стихотворений.
— Я обещаю, что с удовольствием послушаю ваши замечательные стихи, но только после того, как вы ответите на мои вопросы.
— Я вся внимание!
Запашинская поправила прическу.
— А как, при каких обстоятельствах, Ленусик, ты с Толиком познакомилась?
— Мы познакомились на проспекте! — гордо заявила Ленусик, так, словно проспект этот находился где-нибудь в Париже или, скажем, в Лондоне. — Тогда Алины еще не было рядом с ним. Толик истратил на меня кучу денег! Ах, какой он был! Жалко, что умер. Да что мы все о покойниках? — спохватилась она. — Нехорошо, право, как-то…
Продолжать разговор с Запашинской дальше не имело смысла, и Соня встала из-за стола, направляясь к выходу, втайне надеясь, что Ленусик забудет об обещании послушать ее шедевры. Но память у той оказалась на удивление хорошей.
— Вы забыли про стихи!
— Ах да!
Соня с досадой опустилась на краешек кресла.
Она специально засекла время. Стихи Ленусик читала ровно два часа сорок семь минут пятьдесят пять секунд.
«А вот этот — мой самый любимый!» — то и дело восхищенно восклицала она. «А вот этот, ну я от него просто млею!» «А вот этот, я убеждена, — настоящий шедевр!»
Если бы Фрейд провел дотошный анализ стихов Запашинской, он, несомненно, зафиксировал бы какой-то особый, доселе нигде не встречавшийся комплекс. Но в основу его столь же несомненно легло бы заключение о навязчивом проскальзывании фаллического символа в творчестве. И этот анализ, конечно же, оказал бы революционное воздействие на развитие славной науки психологии. Выводы, которые сделала Соня, не имели столь грандиозной научной ценности. Они были слишком просты, чтобы писать о них.