Барышня
Шрифт:
– Знаете, что самое хрупкое на свете? – спросил он. – Тело! Да, наше с вами тело. А люди носятся с телом, как с писаной торбой, кормят, поят, лечат! Ради него убивают ближних, идут на преступления, лгут, прелюбодействуют! А ведь на самом-то деле что такое тело? Коробка для души, вроде дупла или норы. Вот возьмите что угодно, ну, руку хотя бы. – Он осторожно накрыл ладонью Танину руку и слегка потянул ее к себе. – Сломать можно очень легко. – Он слегка приподнял и отогнул ее кисть. – Нажал – и ломается. Отрезать легко. Вообще, всё, чем можно навредить
Таня смотрела на него во все глаза, стараясь понять, что это он говорит сейчас, и, главное, нужно ли отвечать ему.
– Давайте-ка выпьем за душу, – Александр Сергеевич перестал смеяться. – Ведь это как сказано? «И создал Господь Бог человека из праха земного и вдунул в лицо его дыхание жизни, и стал человек душою живою». Ну, выпьем?
Он разлил остатки шампанского по бокалам.
– Не нужно, – пробормотала Таня, – я больше не буду.
– Дорогая моя! – Александр Сергеевич снова накрыл ее руку своей легкой и горячей ладонью. – Вы только не бойтесь меня. Всё будет, как скажете. Беда в том, что я и сам давно живу в постоянном страхе.
– Вы? В страхе?
– И в каком! Мне иногда начинает казаться, что всё, что я вижу и знаю, всё это неправда. Я вот знаю, например, что Нина, жена моя, уже полгода как умерла. А мне вдруг приходит в голову, что это не так, что она жива. И знаю, что чушь, а не могу избавиться! То же и с Василием. Проснусь, бывает, посреди ночи в холодном поту: а не пришло ли мне вчера извещение, что его убили? А я забыл? Встаю, иду в столовую, выпиваю рюмку водки, отпускает. Потом самому же и становится стыдно. Сейчас вот смотрю на вас, а в башке такое, знаете, противное шуршание: а вдруг вы мне снитесь?
Он медленно поднес ее руку к губам и поцеловал. Официант ловко водрузил на стол белую, в голубых цветочках супницу. Снял крышку.
– Еще нам бутылку шампанского, братец, – попросил Александр Сергеевич, не отнимая от губ Таниной руки и удивленно приподнимая брови.
– Зачем вы спросили еще бутылку? – начиная дрожать, пробормотала она. – Ведь я пить не буду!
– Пускай принесет, – пробормотал он, крепче надавливая поцелуем на костяшку ее мизинца. – Я вам не противен?
– Вы мне? Почему?
– Старик! – засмеялся он. – Вон лысина. Видите? Без очков ни строчки не могу прочесть. – Он помолчал. – А это и в самом деле вы? – И перевернул ее ладонь в своих пальцах, поцеловал то место, где бьется пульс. – Не снитесь вы мне? Я не грежу?
– Александр Сергеевич! Давайте уйдем отсюда! Я не знаю, как объяснить, но это неправильно, что я здесь с вами… не нужно…
– А вы, барышня, оказывается, ногти грызете?
Она вспыхнула и отдернула руку.
– Пальчики детские. Любите ногти грызть?
– Я?
– Ну, не я же. Хотите, я вас полечу?
– Нет! – вскрикнула Таня. – Я ничего не хочу от вас! Я хочу уйти. Больше ничего!
Александр
– Счет мне, пожалуйста.
– А как же цыплят? Не желаете разве? – вскинулся официант.
– Ну, Таня, решайте! – спокойно, словно она была маленькой девочкой, сказал Александр Сергеевич. – Желаем мы кушать цыплят или нет?
Женщина в зеленом платье, виляя бедрами и от этого еще больше переливаясь, пошла к выходу, сопровождаемая нахмуренным господином. Александр Сергеевич внимательно посмотрел им вслед. Теперь во всем зале остались только военные у окна и Таня с Веденяпиным.
– Так что? Остаемся? – спросил он.
Таня чувствовала, что, чем дольше она сидит здесь и смотрит на него, чем дольше он держит в руках ее руку, тем безвольнее она становится, но объяснить, почему это так, не могла: ощущение нарастающей слабости, сопряженное с тихим восторгом, от которого всё время хотелось смеяться, напоминало те минуты, когда пора было просыпаться, идти в гимназию, а на улице снег, темень, ветер, и она пряталась под одеяло, зажимала уши, чтоб только продлить замирание ночи, блаженство тепла, темноту, шум мягко горящих поленьев из печки…
Она кивнула в ответ на его вопрос и чуть не всхлипнула вслух от волнения, когда он раскрытыми губами снова прижался к ее мизинцу и, едва дотрагиваясь, несколько раз медленно провел по нему кончиком языка. Она выдернула руку.
– Пойдемте отсюда. Здесь слишком накурено, – сказал он спокойно.
В кабинете, куда официант принес кофе, корзинку с пирожными и новую бутылку шампанского, Александр Сергеевич осторожно погладил ее по щеке. Она отшатнулась.
– Милая, – отводя глаза, пробормотал он. – Вы разве боитесь меня? Что вы, право…
Она забилась в угол дивана, стиснула руки.
– Вы сейчас похожи на птенца, – мягко сказал Александр Сергеевич, – на большого, уже выросшего птенца, который еще не знает, что он уже умеет летать. А когда он узнает, у него сразу же расправятся крылья, и он станет сильной, прекрасной птицей. Давайте пить кофе.
– Нет, лучше поедем, – всё больше краснея, решительно сказала она и тут же как будто проснулась. – Отвезите меня домой, я очень устала.
Он не сделал даже движения, чтобы приподняться с дивана. Сидел и спокойно смотрел, как она, пылая, натягивает жакет, набрасывает шарф на растрепанные волосы.
– Иди ко мне, девочка, – негромко сказал он.
Она покорно опустилась на краешек его выставленного колена, как будто на краешек стула.
– Боже мой, какая легкая! – Он вдруг побледнел. – Какая ты легкая, нежная, милая…
Таня попыталась вскочить, но он удержал ее за талию обеими руками.
– Я же сказал: не бойся меня. Я тебе ничего не сделаю.
Она не могла говорить, губы ее прыгали. Александр Сергеевич побледнел еще больше. Потом притянул ее к себе и поцеловал в шею. Обеими руками она уперлась ему в грудь и сквозь выступившие на глазах слезы посмотрела на него.