Басаргин правеж
Шрифт:
— Готовы уже списки, подьячий. Завтра отослать на утверждение царское полагал, — оскалился в усмешке опричник.
Боярин Темеш Бастанов был невысок, но широкоплеч, даже кряжист. Густая курчавая борода, крепкие белые зубы и широкие брови над голубыми глазами выдавали отменное здоровье; большие ладони больше подходили для работы рогатиной, а не пером, длинный синий кафтан с высоким воротником, скромно украшенный всего двумя алыми атласными вошвами на груди, указывали на хороший вкус. Никакой робости перед царским посланником боярин тоже не выказал, головы не опустил.
— Сам местных помещиков проверял? —
— С каждым боярином словом перемолвиться года не хватит, — покачал головой опричник. — Токмо с теми беседовал, коих сотоварищи достойными сочли. Иных и не пропустил.
— С Годуновыми говорил? — спросил Софоний Зорин, обходя стол и заглядывая в лежащий на нем список.
— Это с каковыми? Братьями Дмитрием и Федором, кои худородными из худородных значатся? — проявил достойную осведомленность Темеш Бастанов. Ни в какие бумаги не заглядывал, с ходу по памяти ответил. — На этих двоих даже сотоварищи времени тратить не стали.
— Нешто столь худородны? — вкрадчиво поинтересовался боярин Софоний и стрельнул быстрым взглядом на побратимов. Тимофей Заболоцкий и Илья Булданин затворили дверь и встали перед ней, передвинув пояса рукоятями сабель вперед.
— Выродились Годуновы, подьячий. — Темеш Бастанов свернул грамоту, пряча список от глаз излишне любопытного гостя. — Во времена Дмитрия Зерна богатый род, знамо, был. Однако же, сам понимаешь, с каждым поколением земли наследные дробились. Коли у отца три сына вырастает, каждый втрое беднее родителя в итоге становится. По тому обычаю Годуновы столь обнищали, что удела отцовского разделить ужо не смогли. Сам ведаешь, по уложению о службе боярин одного воина со ста чатей [13] выставить обязан. Коли поместье меньше ста чатей выйдет, то какой ты уже боярин? Смерд ты обычный, крестьянин черный, и тягло у тебя крестьянское.
13
Чать (четь) — размер пашни примерно в полгектара.
— Так у них что, меньше?
— Больше, — усмехнулся опричник. — Да токмо на троих! Еще у родителей на двоих без малого сто тридцать четвертей было. Посему, как только отец братьев преставился, дядька их к себе в семью взял. Осьмнадцать на троих, как тут ни дели, все едино крестьянская доля выходит. А так весь удел на старике числится. Токмо потому они еще детьми боярскими и записаны.
— Так, может, воины знатные?
— Может, и были знатными. Да токмо годы у них уже не те. А Федор Годунов так и вовсе на левый глаз кривой. Хорош витязь отборный для государя: нищий, слабый и увечный!
— Выходит, из сотоварищей твоих с ними никто и вовсе не разговаривал? — переспросил Басарга.
— Нет, подьячий. Хватило слова старосты земского. Боярин Путята своих воинов и так всех знает.
— Не обидишься, коли я с ними побеседую?
— Беседуй, коли не лень, — пожал плечами опричник. — Однако же я своим словом за братьев сих не поручусь.
— То на моей совести останется, боярин. Ты токмо в город их призови. Твои посыльные, мыслю, земли здешние ужо изучили?
— День к закату идет, — немного поколебавшись, ответил боярин Бастанов. — Сегодня к ним гонец
Неведомо, что там подумал Темеш Бастанов об интересе примчавшихся в Кострому с особым приказом опричников к роду Годуновых, однако же сообщивший о приезде братьев посыльный привел Басаргу и его товарищей не в приказную избу, а в пыточный погреб, устроенный в угловой башне крепости, неподалеку от поварни и хлева, — чтобы запахи кровавые и крики истязаемых обычному люду не досаждали.
Помещение было небольшим, даже скромным — где-то десять на десять шагов и в две сажени высотой. Три лавки, один стол, пара изрезанных чурбаков да свернутая в углу веревка. Даже кнута не имелось — его, как писарь чернильницу, кат завсегда с собой приносил. Однако же такое место для разговора с московскими боярами братьев Годуновых явно тревожило — хотя на дыбу их никто не вздергивал, токмо обождать на скамье пригласили. И на опричников оба смотрели со страхом — даром что бывалые воины.
Впрочем, линялые, истрепанные кафтаны и стоптанные сапоги, ремни с небольшим замшевым подсумком и всего одним ножом с костяной рукоятью, полотняные шапки… Внешне бояре Годуновы от смердов особо не отличались. Иной зажиточный крестьянин куда лучше одевается. И шапка у него меховая, и ложка в нарядном чехле, и сапоги начищены. А коли день воскресный — так еще и рубахой атласной щегольнет. А здесь… Видать, не любила служба этих захудалых бояр. Ни добычей не радовала, ни жалованьем достаточным. Еле-еле концы сводили.
Федора Басарга узнал по темной повязке на глазу, кивнул его брату на дверь:
— Обожди снаружи, Дмитрий Иванович, дай с младшим твоим словом перемолвиться.
Боярин поднялся, стянул шапку, осенил себя крестным знамением, кашлянул. Но ничего не сказал, вышел из пыточной на воздух. Тимофей Заболоцкий притворил за ним створку двери, Софоний же спросил:
— Род свой помнишь, Федор Иванович?
— Как же не помнить, боярин? — неуверенно ответил тот. — Отец Иван, дед Григорий, прадед Иван Годун, прапрадед Иван Красный…
— А брата своего прадеда помнишь?
— Как же не помнить? — Боярин несколько приободрился и перестал выглядеть зашуганным смердом. — Федор Сабур, дядька отцу двоюродный, всему роду Сабуровых прародитель. Через него мы самим царям родичи! — Боярин Годунов окончательно развернул плечи, осознав свою знатность. И откуда вдруг взялось столько спеси в нищем удельщике? Непостижимо!
— Это хорошо, что о своем родстве с великой княгиней Соломонией ты помнишь, — присел на край стола Басарга. — Потому как из одного корня вы с нею, всего в трех коленах разошлись. Кровь у вас с нею, почитай, одна, и родичи у вас общие.
— Знамо, близкие! — охотно подтвердил Федор. — Кто же о том не ведает?
— И крымские родичи общие… — подсказал боярин Зорин, подходя ближе.
— А как же! Само… — Федор Годунов запнулся, развернутые было плечи медленно пошли вперед, и он поправился: — Есть и в Крыму родичи, как без того?
— Те самые, к которым княгиня Соломония сына спровадила?
— Ничего о сем не слышал, — мотнул головой боярин, опять поникший, сгорбившийся, ставший меньше ростом и утративший остатки спеси.