Башни Анисана
Шрифт:
– Не надо упрекать его, Тэти, – мягко проговорила она.
В это время вторая матрона, прежде отстранённо наблюдавшая за дискуссией и названная матерью Саникой, подошла ближе, и, склонившись над Бэли, прислушалась к его внутреннему состоянию, после чего снова заботливо закрыла его с головой серой материей. Гиб Аянфаль не мог оставить это без внимания.
– Бэли пожаловался мне, что очень голоден. Дайте ему пасоки, если стремитесь унять страдания!
– Его тело разрушается изнутри. Принять пищу оно уже не способно, и голод уймётся только тогда, когда Бэли уснёт чуть крепче, – спокойно ответила мать Саника, – если бы вы его не разбудили, то он не ощутил бы этого.
Она
– Так будет лучше для всех, Гиб Аянфаль. Примите молчание. Тэти, проводите Гиб Аянфаля наверх более безопасным путём, чтобы ему не пришлось вновь перебираться через канал.
Тэти кивнула и подошла к строителю, собираясь ему что-то сказать. Но Гиб Аянфаль отскочил от неё и сам бросился прочь туда, где зияло чёрное жерло канала.
Гиб Аянфаль был потрясён. Уверенность в будущем и настоящем, которая есть у каждого асайя, пошатнулась, и он впервые ощутил хрупкость мира, согретого лучами Онсарры, к которому он так привык. Почему аба Альтас никогда не говорил ему о таких вещах? Голос и волны оберегают общий покой – пусть. Но аба Альтас должен был быть с ним искренен. Он считал его неготовым к этому? Прозрение зародило в душе горькую обиду, которая жгла его как раскалённая пыль. И что теперь делать? Непременно рассказать всё Хибе, когда они встретятся невзирая на слова белой матери. И, если они не успеют застать Бэли здесь, то он хотя бы передаст прощальное слово…. В памяти вновь ярко предстал страдающий от чёрной болезни ребёнок, и веки Гиб Аянфаля обожгли горькие слёзы жалости. Торопясь к другу, он стремительно пронёсся по хрупкому мостику над страшной бездной, даже не заметив жгучего пыльного ветра, взлетел вверх по коридору, проскочив сквозь барьер и выбежав в залу с купальнями. Только тут он остановился, вдруг почувствовав себя плохо.
Пыль в теле замерла, и оно так ослабло, что Гиб Аянфаль был вынужден опуститься на пол рядом с одной из купелей. Жгучие и гневные мысли, терзавшие его, сплелись в неясное месиво, становящееся всё более нечётким. Образы, слова, которые он слышал и произносил совсем недавно точно разбегались в стороны едва он пытался к ним мысленно обратиться.
Это продолжалось, как показалось ему, довольно долго. Но вот слабость отступила вместе с тем, как пыль разогналась до своей обычной скорости. Гиб Аянфаль поднялся с пола и медленно, точно опасаясь совершить лишнее движение, побрёл наверх. Он вспомнил, как искал Хибу возле Красной башни, наблюдая её разрушение под покровом консула Сэле. Затем он вернулся к себе и, желая большей правды, направился в низ, чтобы навестить недужного. После этого момента воспоминания становились какими-то нечёткими. Гиб Аянфаль чувствовал, что вся информация есть в памяти его пыли, но она упорно не желает принимать внятные образы и слова, как будто становясь недоступной для него самого. Гиб Аянфаль помнил только тревогу и пронзительную душевную боль от собственного бессилия.
Ноги сами привели его в садик Гиеджи, и он направился за деревья, где смолкало звучание волн. Сегодня ему больше не хотелось их слышать – он жаждал остаться наедине с собой. Щёки его жгли пылевые слёзы, сами собой выступившие ещё внизу. Но как только он опустился на траву, его одиночество прервало чьё-то приближающееся присутствие. Гиб Аянфаль поспешно утёр слезы и, поднявшись на ноги, обернулся. Из-за деревьев на поляну неслышно выступил Ае. Его волновые крылья излучали мягкое голубое свечение, разогнавшее окутавшую сад темноту. Лицо старшего родича величественно спокойно, проницательный взгляд прикован к Гиб Аянфалю. Он подошёл к строителю и остановился, ни слова не говоря. Гиб Аянфаль почувствовал, что тем самым Ае предоставляет ему право самому сказать то, что он считает нужным.
– Я был возле Красной башни, – прямо заявил он, и замолк, вдруг почувствовав, что просто не может продолжать. Бурлившие внутри слова и эмоции упорно не желали складываться в слова, а спокойствие Ае вдруг показалось ему каким-то кощунственно неправильным на фоне неведомого горя, которое он перенёс.
– Да, – коротко ответил старший родич, – и вижу, на пользу тебе это не пошло.
– Значит лучше было бы ничего не знать? – гневно ответил Гиб Аянфаль, ощущая, что зародившийся протест взрастает в нём с новой силой, – недаром же над городом сейчас беснуется пылевая туча, но никто ничего не видит! Ты-то наверняка знаешь?
– Знаю, – не стал отрицать Ае, точно не заметив его колкости, – и хорошо, что никто кроме патрициев этого не видит. Чёрные стражи и техники волн прекрасно справляются со своим трудом. Так к чему заполнять волны тревогой, которая ни приведёт ни к чему хорошему, кроме пустой паники? Я догадываюсь, Янфо, чем ты сейчас так возмущён. Но сердиться тут нечего – глобальные эмоции, питающие общие мыслетоки, всегда строго контролировались, так как попавшая в них дурная информация способна принести множество бед. Для сохранения постоянства, информация о бедствиях в них не допускается, пока есть те, кто успешно справляется с ситуацией. Зачем бередить дурными вестями асайев, которые ничем не смогут помочь? Или которые и вовсе не хотят знать о чём-либо за пределами своей общины? Только если угроза выходит из-под контроля, то о ней должны узнать все, каждый в меру своей готовности.
Слова Ае были правдивыми, но Гиб Аянфаль сейчас всем существом своим не мог с этим согласиться.
– А я в любом случае предпочёл бы увидеть истину, – жёстко возразил он, – если хочешь знать, мне всё показал консул Сэле! Он посчитал меня готовым!
– Что ж, это его право, – спокойно ответил Ае, – я же, если честно, отнюдь не доволен твоим сегодняшний состоянием.
– Конечно, тебе было бы удобней, чтобы я ничего не видел! – сердито ответил Гиб Аянфаль, – один только Хиба был со мной откровенен!
Он ждал, что этот упрёк как минимум заденет старшего родича. Но Ае остался спокоен, только слегка приподнял брови.
– Да, этот субъект возымел большое влияние на тебя, – неодобрительно заметил он, – не думай, что сможешь обидеть меня словами, Янфо. Я вижу, насколько ты взволнован, и потому говоришь такое. А по поводу, хм… Хибы, хочу предупредить – если он в скором времени попытается втянуть тебя в очередное своё мероприятие, прошу матерью Онсаррой, откажись! Он сам рискует, и тебя за собой тянет! Я не хочу, чтобы ты пострадал из-за него.
– А если я сам хочу ему помочь? – дерзко спросил Гиб Аянфаль, – он мой друг, я не могу его оставить!
– Моё дело предупредить, – сдержанно ответил Ае, – будь здесь аба Альтас, ты бы давно сидел в замке как запертый. Я так поступать не могу. Ты свободный асай и волен выбирать. А я лишь могу направить тебя на верную дорогу.
– Не нужно, Ае, – твёрдо возразил Гиб Аянфаль, – я считаю, что пришло время мне самому решать.
Взгляд Ае скользнул вниз, и на его лице, неизменно спокойном прежде, проскользнула слабая эмоция, отражавшая нелёгкие внутренние раздумья. После недолгого молчания он произнёс: