Башня континуума
Шрифт:
Консерваторам и вовсе было незачем миндальничать с Милбэнком, и они постоянно строили Верховному Канцлеру хитрые козни, громогласно распевая с высоких трибун любимую песенку консерваторов всех времен — песенку о старых, добрых временах, когда все было стократ лучше, чем сегодня и сейчас.
Будучи неглупым, Милбэнк ничуть не сомневался, что в старые, добрые времена все и впрямь было гораздо лучше… да вот жили-то они не в старые, добрые времена, а именно сегодня и сейчас. А дела сегодня и сейчас шли кое-как. Проблем у Милбэнка хватало по горло.
Например, свободолюбивые Особые Территории, которые никак не желали становиться Третьим Имперским Кольцом, включая главный рассадник сепаратизма и ереси — мятежную Дезерет.
Или Эпллтон с проклятым Гетто и проклятыми рудниками услада-плюс.
Или Лудд, где находилась Коммуна истинных луддитов.
Или Промышленная Зона Южная Венеция, где последние семь лет заправлял одиозный губернатор Винсент Вольф, по совместительству председатель Народного Трудового Альянса.
Или Луизитания — сточная канава Империи, обитель криминального спрута Крайм-О.
Дни Верховного Канцлера Монтеррея Милбэнка проходили в постоянной борьбе, в тревогах и искусных интригах, а ночи — в постоянном страхе, что они вот-вот придут за ним. Милбэнк не знал, кем именно были эти «они», но ему казалось, что однажды он узнает.
И ему определенно хотелось как можно дальше оттянуть момент своего прозрения.
Взгляд Милбэнка, поблуждав по карте, остановился на точке, отмеченной на карте алым флажком. ДЕЗЕРЕТ. Эпицентр не утихающего последние тридцать лет военного конфликта, зловещая купель яростного противостояния между имперскими властями и последователями отставного губернатора Джона Сэйнта, так называемыми сэйнтистами. Кровавая мясорубка, приведенная много лет тому назад в действие непомерными амбициями бывшего губернатора Дезерет, и так и не остановившаяся и по сию пору.
Вот его проклятье на день, его сегодняшняя головная боль, заноза в мякоти ладони. Милбэнк раздраженно раздавил в хрустальной пепельнице дорогую сигару с золотым ободком и проронил в переговорное устройство:
— Пригласите ко мне господина Холлиса.
Глава первая
Январские Календы
Смерть отца застала Кита врасплох.
Целый день он был занят как обычно — до полнейшего умопомрачения, а вечером они с Гордоном договорились встретиться и посидеть в тихой, уютной пивной. Но, едва они с комфортом устроились, едва смазливая официанточка подала им салат, фирменную тушеную ягнятину и выпивку, едва рука Кита потянулась к вожделенному после долгого рабочего дня стаканчику, надрывно заверещала спин-трубка.
Кит выудил из нагрудного кармана пиджака голосящий портативный спин-передатчик и невольно залюбовался компактным серебристым корпусом. Девятьсот Восемнадцатый, одна из лучших моделей в истории индустрии сверхдальней связи, великолепный дизайн, простота и функциональность, голосовое управление, высочайшее качество связи как на близкие, так и на сверхдальние расстояния. Спустя три стандартных года после выпуска, несмотря на минимальные затраты на рекламную кампанию, Девятьсот Восемнадцатые раскупались, как горячие пирожки. «Денежки, — ласково подумал, Кит, — да, денежки, денежки…»
— Кто там еще? — нетерпеливо поинтересовался Гордон, оторвав шурина от сладких мыслей о наживе и прибыли.
— Тереза, — ответил Кит, глянув на дисплей спин-трубки.
— Вот те раз. Я думал, Тереза…
— А она всегда так делает, как будто сам не знаешь. Всякий раз, когда я собираюсь выпить, даже когда я только подумываю об этом… а еще мясо. Спиртное. Соль, сахар, никотин, кофеин, холестерин. И зубная паста.
— Зубная что? Паста?
— Вот послушай. Уже десять лет я прошу Терезу не выдавливать пасту с середины тюбика. Прошу, умоляю, уговариваю ее, пытаюсь ей растолковать, что это некрасиво, выглядит отвратительно, раздражает меня до невозможности, прямо до белого каления доводит. Она всякий раз извиняется, обещает, что больше не будет, говорит «Ой, прости, я забыла, Кит» или «Ой, извини, дорогой», а иногда просто «Ой-ой». Хорошо, подумал я, в браке нельзя быть максималистом. Я решил пойти на компромисс. Я купил свой тюбик с пастой и поставил в отдельный стакан. Что, по-твоему, она стала делать?… Брать мой тюбик с пастой из моего стакана и выдавливать его с середины. Что ты гогочешь, деревенский ты олух!
— Лучше поговори с женой все-таки, а то она затаит зло, дождется своих женских недомоганий и прикончит тебя. А, если дамочка тебя прикончит в свой лунный период, это может послужить для нее смягчающим обстоятельством в суде.
Кит хмыкнул.
— Насколько смягчающим?
— Дамочку могут и оправдать. Удивительно сентиментальные нынче пошли присяжные.
Кит расхохотался, но все же решил ответить. Гордон работал адвокатом и знал, о чем толкует.
— Да?
— Почему ты сразу не отвечаешь? — прорыдала Терри в трубку.
Рыдания ее в первый момент не насторожили Кита. У жены частенько глаза бывали на мокром месте.
— Видишь ли, маленькая…
— Где ты?
— В пивной, — брякнул Кит.
— Сопляк, — весело сказал Гордон, со сладострастным причмокиванием присасываясь к пенной кружке бархатистого портера.
— С кем ты?
— С зятем.
— Что вы там делаете?
Что можно делать в пивной. Как думаете. Только честно и правдиво, без утайки.
— Дорогая, я утром говорил тебе…
— Твой отец.
Кит тоскливо поглядел на стаканчик целебного и горячительного, который в течение предыдущих двух минут безуспешно пытался донести до пересохшего рта, и поставил его обратно.
— Что случилось, Терри.
— Твой отец. Он… умер.
— Как?
— С ним произошел несчастный случай… а больше мне ничего не сказали… они хотят поговорить с тобой. Все они сюда приехали пятнадцать минут тому назад… они все здесь, и Мерфи — тоже. Ты должен поехать домой, немедленно, Господи Иисусе…
— Успокойся, дорогая, я скоро буду.
Рюмочку он все же донес до рта и выпил. Не пропадать же добру.
Когда они с зятем приехали в особняк, Терри встретила их в холле, бледная и перепуганная. В ее больших карих глазах стыли маленькие слезинки, и она больше обычного походила на олененка, за которым гонятся охотники… или голодные волки. Кит обнял жену и почувствовал, как быстро-быстро трепыхается ее сердечко.
— Извини, Кит, но они… все приехали… на своих черных механо…
— Шшш. Тише, маленькая. Не надо плакать. Иди, приляг. Гордон?