Башня ярости. Книга 2. Всходы ветра
Шрифт:
Как ты думаешь, почему орден Эрасти, один из самых многочисленных и почитаемых, не имеет своей магии? Потому что сила молений не оседает в орденской копилке – до нее могу дотянуться только я. Про Проклятого я и вовсе молчу, тут у меня соперников нет: Антипода не представляют, в Темную Звезду не верят...
– Что-то ты зазнался, – попробовал пошутить Рене.
– Тут зазнаешься, – Эрасти вновь посмотрел на свои руки. Глупая привычка, но он слишком часто просыпался в ужасе – ему снилось, что он вновь стад калекой. – Если в Тарру пожалуют Антипод с Триединым, им придется сцепиться со мной – сразу и Святым, и Проклятым.
– Святой освободил узницу, а Проклятый покарал преступного короля?
– Я жду этого разговора
– Думаешь я тебя сужу? Роман прикончил ребенка Ройгу и Эстель Оскоры. Кто знает, что выросло бы из этого существа, унеси Роман и Геро его в Убежище. Сила сама по себе ничего не значит, ты знаешь об этом не хуже моего, но я считаю, что Роман был прав. На его месте я б поступил так же даже в те благословенные времена. Если б можно было вернуться назад, я б, не колеблясь, прикончил многих, пока они еще лежали в колыбели, в том числе и Анхеля, и Лумэна, и Тартю...
– Но ты остановил бы кошек...
– Не знаю!
– А я чуть этого не сделал, но мне удалось СТАТЬ Проклятым, и я выдержал. Выдержу и дальше.
– Раз ты уверен в том, что задумал, делай, а я тебе помогу.
Эрасти вновь тронул перстень:
– Рене, раз уж мы оказались у озера, давай посмотрим на Варху. Здесь нас никто не услышит.
Эмзар шел целую вечность, плохо понимая, где он и что с ним. Жизнь была брошена в Пламя Вархи, и лишь Звездный Лебедь знал, хватит ли ее и других, чтобы не выпустить в мир связанное зло.
Над Ганой угасал предвесенний день, но голубые чуть раскосые глаза, в которых отражались обнаженные стволы в черных разводах, уже ничего не видели. Мысли о Ройгу, Герике, Рамиэрле, Рене путались и тонули в рваной, рыдающей мелодии, а в кромешной темноте вспыхивали и гасли чужие созвездия, похожие то на летящего орла, то на сломанный цветок, то на оскалившееся чудовище. Он отдал Тарре все что мог и даже то, чего не мог, – жизни эльфов, которых провел от безопасности Убежища через кантисское побоище к смерти в зажженном ими же огне.
Заснеженная земля качалась, уходила из-под ног, становилась на дыбы, как норовистый конь, сквозь застилавшую глаза мглу прорывались какие-то вспышки. Три звезды готовы взойти над Таррой... Неужели все зря? Песня делалась все навязчивей, в ней, как в горном потоке, кружились обломки жизни, устремляясь к последнему водопаду. Все пройдет, Эмзар, все пройдет, все уже прошло...
Чужой мир, не заслуживший предательства, мать, последовавшая за своей любовью... «Тебе этого не понять!». Так ли? Может быть, он все же что-то понял? Астени, золотые волосы, синие глаза, глаза Лунного короля, чей-то совет отдать брата смертным, Лунные, скрестившие мечи с Лебедями, мертвый отец на ложе из бледных роз, усталые глаза тех, кто пережил Разлуку. Усталость и пустота и бегство от этой пустоты. Дорога, женщина из рода людей, горная долина... Эмзар Снежное Крыло сделал последний шаг и схватился за ствол высокого бука, вышедшего на опушку впереди своих собратьев. Большая темная птица, укрывшаяся в ветвях, поднялась и, медленно взмахивая крыльями, полетела на запад. Это место ей больше не казалось безопасным.
Эмзар медленно сполз на снег, облепивший могучие корни. За лесом бесновался и визжал безумный древний бог, но Снежное Крыло его не слышал. Рев водопада глушил все прочие звуки, над несущейся в бездну водой сверкала радуга. Эльф чему-то улыбнулся, тонкие пальцы ласково тронули серебристую кору, соскользнули вниз и замерли.
Мелодия рванулась к небесам и рассыпалась искрами, черными и синими. Порыв ветра пришпорил облачных коней, мчавшихся навстречу рассвету. Зашептались проснувшиеся рябины, дрогнули и закачались на тонких серебристых стебельках черные маки, обещая все запомнить и рассказать. На сотканных из ночи лепестках дрожали капли росы, светлые и горькие, как слезы на женских ресницах. Черные цветы в лучах рассвета могут показаться алыми...
С потревоженной ветки осыпался снег, растаяв на еще теплой руке короля Лебедей. Свет Кольца Вархи падал на бледное правильное лицо, играл на гладкой серой коре, делал влажный предвесенний снег еще более синим.
Опал сам повернул на Гелань, он хорошо знал дорогу к замку Гардани. Не пройдет и кварты, как послышится шум мчащейся меж обледенелых берегов Рысьвы, и небо закроет Замковая гора. Клэри старался думать о будущих войнах, но его сердце было в Вархе.
Не иметь права на смерть – что может быть страшнее, но рыцарь Осени его не имел. Он по доброй воле избрал дорогу разведчика, надеясь на то, что его путь по вечности рано или поздно оборвется, но Смерть не любит тех, кто ищет ее поцелуев...
Иноходец Эмзара, резво бегущий по заснеженной ложбине, вскинулся на дыбы и закричал, едва не сбросив наездника. Клэри попробовал успокоить жеребца, но тот бился, как атэвский конь, ужаленный прыгучим скорпионом. Рыцарь Осени с трудом держался в седле, сражаясь с обезумевшим иноходцем, но это продолжалось недолго. Опал затих и присмирел. Конь и всадник замерли под низкими вечерними тучами, затем жеребец повернул голову, в карих глазах блестели слезы, и Клэри понял, что они означали. Опал и Эмзар были связаны незримой нитью. Рыцарь Осени успел потерять десяток коней, и всякий раз смерть друга отзывалась ощущением горечи и вины, но бессмертные приговорены провожать друзей в иные пределы. Утренний Ветер родился много позже старых войн, он не видел эльфийских лошадей, переживших всадников. Опал был первым.
Конь застыл, понуро опустив голову, если б Клэри тронул поводья, иноходец покорно пошел бы вперед, но рыцарь Осени медлил, подставив лицо наползающему вечеру.
Художник не знал, как расскажет миру о гибели Лебедей, но он сделает это, хотя лучшим памятником Эмзару станет победа над Ройгу, вархианским злом и прочими бедами, нависшими над Таррой. Их, этих бед, слишком много даже для богов, давным-давно отринувших этот мир...
Опал снова обернулся и жалобно заржал. Клэри погладил осиротевшего скакуна, но тот вряд ли это заметил. Рыцарь Осени оглянулся и не увидел ничего, кроме терявшейся в лесу дороги. Если он переживет войну, то высечет из мрамора плачущего коня. Он будет стоять над озером среди опустивших в воду ветвей серебряных ив, конь с пустым седлом, который не хочет пить, потому что вода пахнет кровью. Но Эмзар отдал ему Опала и отправил в Гелань не для того, чтобы останавливался на полдороге!
– Опал, – собственный голос показался эльфу чужим, – аи куэ веньириэ, эмико. Нуэсто девиа анэтэ муэри э нинос эфина со нуэсто мора 52 .
Этот язык теперь поймут только Рене, Герика и Эрасти, но для них он не родной и никогда родным не станет. Речи эльфов растают в небе, как растаяли в ней слова Первых богов Тарры, ставшей отныне миром смертных. Только он и Опал будут думать на смолкнувшем языке, хотя, кто знает, думают ли лошади, но они плачут. Королевский иноходец вскинул голову и стрелой понесся вперед, обгоняя приближающуюся ночь и пытаясь сбросить потерю и тоску, всадников, которых обречен таскать на себе до последнего вздоха. Клэри не сдерживал неистовый бег, в лицо бил ветер, мелькали черные ели, испятнанные тяжелым белым снегом, между ними и Вархой вставали леса, холмы, скованные льдом реки и речушки, но что значит расстояние для тех, кто любит и помнит? Что значит жизнь для тех, кому нечего терять?
52
Надо идти, друг, наш долг перед живыми и мертвыми закончится лишь с нашей смертью (эльф.).