Башня Занида. Да не опустится тьма! Демон, который всегда ошибался
Шрифт:
Адмирал понял, что главные паалуанские силы выступили вверх по Кийамосу и напали на Ир. Поэтому он отобрал из флота ряд небольших судов — и залонианских и паалуанских. Погрузив на них вооруженных людей, он поднялся вверх по Кийамосу, бросил якоря в устье Вомантикона, и армия моряков пешком поднялась вверх по этому притоку.
Разведчики хрунтингов обнаружили это войско, и военачальники послали нарочных узнать о его целях. Когда кочевники услышали, что залониане намерены снять осаду с Ира, они поняли, что, если хотят получить хоть какое-то возмещение за свой долгий поход то должны атаковать паалуан сами, раньше залониан.
Все начальники хрунтингов теперь спешили действовать. Пятьсот ириан, прибывших в лагерь, были отправлены вперед в качестве десанта. Их сопровождало несколько сотен конных хрунтингов, которые должны были защитить пехоту от возможного окружения. Ириане атаковали лагерь, но были отброшены. Полная рвения паалуанская конница выкатилась из лагеря и начала преследование — драконы, скакуны и пешие.
Как только паалуане покинули свой лагерь, Иурог произнес заклинание холода. С неба подул ледяной ветер. Это не только доставило массу неприятностей обнаруженным паалуанам, но и замедлило движение драконов. Потом рептилии и вовсе остановились, как игрушка со сломанным заводом. Теперь они, словно множество серых статуй, стояли по всей равнине, некоторые — с ногой, приподнятой для следующего шага.
Тогда через гряду двумя потоками ринулись остатки армии хрунтингов. В центре шли мамонты. Для швенров холод не был препятствием — сами они были в меховых одеждах, а мамонтов спасала плотная мохнатая шкура.
Тем временем залониане вошли в полупустой паалуанский лагерь, сметая тех немногих каннибалов, что встретились им на пути. Моряки прошли к передним воротам, чтобы ударить с тыла.
Но каннибалы, несмотря на свои странные обычаи, были хорошими бойцами. Пусть их драконы застыли на месте, пусть кенгуру разбежались, пусть сами они страдали от ран и холода и были окружены превосходящими силами противника, все равно оставшиеся в живых нашли в себе силы построится в каре и, яростно орудуя пиками, стояли до последнего.
Лучники, укрытые внутри каре, посылали стрелу за стрелой, а копья летели градом. Они отбивали атаку за атакой — и пехоты, и конницы, и воинов на мамонтах. Каждая атака оставляла перед строем голых черных воинов груду трупов. Конники-хрунтинги проносились мимо каре, посылая в него тучи стрел, но, когда один паалуанин падал, его товарищи смыкали ряды.
Меня удивило, что первая же атака мамонтов не сбила ряды каннибалов и не смяла их, но потом я понял, в чем дело. Когда волосатые чудовища выступали вперед, паалуанские колдуны насылали на них галлюцинации в виде летающих чудовищ. Объятые ужасом, тряся головами, мамонты отступали.
Адмирал Диодис, стоящий рядом со мной на башне, ругался, молился, а посыльные продолжали подходить и уходить. Его речь была отрывистой:
— Велите капитану Фурие переместить людей с правого крыла на левое! Зеватас, король богов, помоги своему верному воинству!.. Клянусь медным лбом Бансуса, туда, туда! Ближе, чтобы они не могли пустить в ход пики! Франда, мать богов… Если лейтенант Омфес отступит… Если он сломает себе голову, наступление задержится…
Потом подошло подкрепление. То была армия, состоящая из истощенных,
Они обрушились на чернокожее каре с яростью, которой никто не мог противостоять. Люди карабкались по телам своих сограждан, чтобы добраться до врага. Когда ломались их копья, они сражались саблями, теряя сабли, сражались кинжалами, а когда не было и кинжалов — ногтями и зубами. В трех местах они прорвали каре и ворвались внутрь, обрушиваясь на паалуан со спины.
В то время, как в бой снова пошли мамонты, колдуны внутри каре были уже слишком заняты, чтобы творить заклинания. Животные ринулись на врагов, сворачивая им головы. Обхватывая хоботами тела каннибалов, они поднимали их в воздух и швыряли в сторону.
Завеса пыли стала такой густой, что трудно было что-либо разглядеть. Наконец, из облака пыли начали появляться фигуры паалуан. Они бежали по равнине, бросая на ходу оружие и доспехи. За ними мчались конники Хваеднира, стреляя на скаку.
Из семи тысяч паалуан, пришедших вверх по Кийамосу, к началу битвы осталось немногим больше шести тысяч — остальные погибли при осаде или умерли от болезней. Из этих шести с небольшим тысяч огромное количество пало на поле битвы, ибо пленных не брали. Некоторым удалось убежать, но, лишенные возможности перебраться через Западный океан, все они были выслежены и убиты за последующие месяцы.
После вторжения паалуан ириане понесли такие потери, что образованная ими линия защиты начала распадаться. Из тех тысяч людей, что сражались в тот день против паалуан, несколько сотен было убито или умерло от ран. То была значительная потеря, но все же она была ничем по сравнению с потерями врага. Подобное соотношение сил не является, как мне объяснили, необычным для битв Первого уровня, ибо толпа, бросившаяся в бегство, легко может быть рассеяна их преследователями со значительной безопасностью для себя.
Строго говоря, один человек все же был взят в плен — генерал Улола, найденный раненым на поле боя. Быстро соображающий ирианский офицер помешал солдатам убить его, как других каннибалов. Чем убивать его сразу, ириане предпочли вынести ему формальный приговор.
Генерал Сеговиал действовал как главный вершитель правосудия. Поскольку перебежчик Марандос благоразумно исчез, переводить речи Улола было некому. Он говорил весьма горячо, но его никто не понял. Мои усики сказали мне, что он был преисполнен невероятного возмущения тем, что его собираются наказать за правое, по его понятиям, дело.
Как бы там ни было, он был признан виновным и, несмотря на борьбу и всяческие протесты, помещен на помост, построенный для меня. Ирианин освободил веревку, шест упал и со звуком «бум» нож отсек голову генерала Улола.
Я несколько сожалел об этом событии. Если бы его помиловали, а я научился бы общаться с ним, мы могли бы провести весьма интересную беседу о морали каннибалов, на принципах которой он воспитывался, и позднее я бы с удовольствием занялся ее философским обоснованием. В конце концов, мне и самому приходилось есть обитателей Первого уровня, хотя я никогда не смотрел на них, как на пишу. Но люди в тот момент не способны были оценить всю прелесть абстрактных споров.