Башня Зеленого Ангела
Шрифт:
Изгримнур кивнул. Хоть раз ему удалось понять, что хочет сказать женщина-ситхи.
— Да. Я видел такое. Иногда те, которые ведут себя как сильнейшие, на самом деле боятся больше всех.
Адиту улыбнулась:
— Вы очень умный смертный, герцог Изгримнур.
Герцог смущенно кашлянул:
— Очень старый и очень больной смертный, вы хотите сказать. — Он смотрел вдаль, на неспокойный залив. — А завтра сойдем на берег. Я рад, что мы иаконец-то здесь, в Кинслаге. Бог знает, как я ненавижу корабли, но все еще не понимаю, почему Элиас пальцем не пошевелил для защиты.
— Пока нет, —
— Возможно. — Изгримнур высказал то, чего боялись многие другие в эскадре принца. — А может быть, он ждет союзников. Союзников, которые помогли ему сломить Наглимунд.
— Это тоже возможно. Ваш народ и мой народ много думали о том, что должно произойти. — Она пожала плечами: сложное движение, которое могло бы быть частью ритуального танца. — Скоро это не будет иметь значения. Скоро мы все узнаем из первых рук — так у вас говорят?
Оба погрузились в молчание. Ветер был не сильным, но его дыхание обжигало холодом. Несмотря на свое риммергардское происхождение, Изгримнур обнаружил, что затягивает шарф потуже.
— А что происходит с эльфами, когда они стареют? — внезапно спросил Изгримнур. — Они мудреют или становятся глупыми и слезливыми, как некоторые из нас?
— Старость для нас означает нечто другое, чем для смертных. Но вообще-то вариантов столько же, сколько зидайя, — совершенно так же, как у смертных. Некоторые становятся все более отстраненными; они ни с кем не разговаривают и живут погруженные в собственные мысли. У других появляются пристрастия к вещам, которые остальные находят незначительными. Третьи начинают размышлять о прошлом, об ошибках, обидах и упущенных возможностях. Старшая из всех, та, кого вы зовете королевой норнов, постарела именно так. Некогда она была известна своей мудростью, красотой и грацией. Но что-то в ней закрылось, стало искривляться, и она замкнулась в своей злобе. По мере того как бессчетные годы катились мимо, все, что когда-то было восхитительным, стало вывихнутым, искривленным. — Адиту вдруг стала по-особому серьезной, такой Изгримнур ее никогда раньше не видел. — Пожалуй, это величайшая трагедия нашего народа. Крушение мира принесли те, что когда-то были величайшими из всех Рожденных в Саду.
— Они? — Изгримнур пытался увязать истории, которые он слышал о закованной в серебряную маску королеве льда и тьмы, со словами Адиту.
— Инелуки… Король Бурь. — Она повернулась, чтобы взглянуть на берег Кинслага, как будто могла разглядеть в темноте старый Асу'а. — Он был самым ярким пламенем, когда-либо зажженным на этой земле. Если бы смертные не пришли — ваши предки, герцог Изгримнур, — и не разрушили наш великий дом огнем и топорами — он мог бы снова вывести нас из тени изгнания назад, к свету живого мира. Это была его мечта. Но любая великая мечта может расцвести безумием. — Она некоторое время молчала. — Возможно, все мы должны научиться жить в изгнании, Изгримнур. Возможно, все должны научиться поменьше мечтать.
Изгримнур не ответил. Они стояли некоторое время на ветру, молча, но молчание их не было тяжелым. Потом герцог повернулся и отправился в каюту.
Герцогиня Гутрун в тревоге подняла глаза, ощутив дуновение холодного
— Воршева, ты сошла с ума? Унеси детей от окна!
Женщина-тритинг, державшая по ребенку в обеих руках, не пошевелилась. За открытым окном раскинулся Наббан, огромный, но странно близкий; благодаря холмистому ландшафту казалось, что улицы построены одна на другой.
— В свежем воздухе нет никакого вреда. В степях мы проводим всю жизнь на открытом воздухе.
— Глупости, — сердито сказала Гутрун. — Я была в степях, Воршева, не забывай. Ваши фургоны почти как дома.
— Но ведь мы только спим в них! Все остальное — еда, пение, любовь — под небом!
— Ваши мужчины режут себе щеки ножами. Ты хочешь сказать, что тоже собираешься сделать это с бедным маленьким Деорнотом? — Одна эта мысль привела ее в негодование.
Женщина-тритинг повернулась и бросила на свою собеседницу удивленный взгляд:
— А вы считаете, что маленький не должен носить шрамы? — Она посмотрела на личико спящего мальчика и коснулась пальцем его щеки, притворяясь, что обдумывает эту идею. — Но это ведь так красиво… — Она искоса взглянула на герцогиню и разразилась смехом при виде ее ужаса. — Гутрун! Вы думаете, я действительно такая глупая?
— Даже не говори таких вещей! И унеси этих несчастных младенцев от окна!
— Я им показываю океан, куда уплыл их отец. Но вы, Гутрун, очень сердитая и несчастная сегодня. Вы плохо себя чувствуете?
— А с чего мне быть счастливой? — Герцогиня опустилась в кресло и принялась вертеть свое шитье. — Мы воюем. Люди умирают. Не прошло и недели с тех пор, как похоронили маленькую Лилит.
— О, простите, — сказала Воршева. — Я не хотела быть жестокой. Вы так любили ее!
— Она была совсем ребенком и пережила такие ужасы. Да будет земля ей пухом.
— Она, очевидно, уже не страдала перед смертью. В этом какое-то утешение. Вы же не думали, что она очнется?
— Нет. — Герцогиня нахмурилась. — Но от этого мне не легче. Надеюсь, что не мне придется сказать об этом юному Джеремии, когда он вернется. — Ее голос упал. — Если он вернется.
Воршева пристально посмотрела на собеседницу:
— Бедная Гутрун! Дело не в одной Лилит, правда? Вы боитесь за Изгримнура.
— Мой старик обязательно вернется, — пробормотала Гутрун. — Он всегда возвращается. — Она взглянула на силуэт Воршевы на фоне серого неба: — А как же ты? Ты столько времени боялась за Джошуа. Где твое беспокойство? — Она покачала головой. — Да защитит нас святой Скенди! Не следует говорить о таких вещах. Кто знает, какое несчастье это может принести.
Воршева улыбнулась:
— Джошуа вернется. Я видела сон.
— О чем это ты? Нежели глупости Адиту заморочили тебе голову?
— Нет. — Она посмотрела вниз, на свою девочку, густые волосы Воршевы упали, как занавески, на мгновение закрыв лица матери и дочери. — Но это был правдивый сон. Я знаю. Джошуа пришел ко мне и сказал: «Я получил то, чего всегда хотел». И он был спокоен. Так что я знаю, что он победит и вернется ко мне.
Гутрун открыла рот, чтобы сказать что-то, потом снова закрыла. Лицо герцогини было испуганным. Быстро, пока Воршева смотрела на маленькую Дерру, она начертала знак древа.